— Этот протез у вас биоэлектрический?
— Д-да, — пробормотал я.
— В таком случае заходите. Можно мне взглянуть на него?
Он пошел к боковой двери. Я остался на месте, желая только одного — исчезнуть отсюда как можно быстрее.
— Пошли, Сид, — позвал Чико, двинувшийся за ним. Он обернулся и остановился. — Пусть получит то, что хочет, Сид, и тогда, может быть, он сделает то же самое для нас.
Оплата натурой, подумал я, но мне не нравилась цена. Я нехотя поплелся за Чико, как оказалось, в хирургический кабинет Бразерсмита.
Ветеринар задал уйму вопросов, довольно грамотных с медицинской точки зрения, и я отвечал бесстрастно, пользуясь терминами, которые усвоил в протезном институте.
— Вы можете вращать кистью? — спросил он под конец.
— Да, немного, — я показал ему — Там внутри что-то вроде чашечки, подогнанной по размерам под конец моей культи, и еще один электрод, который улавливает импульсы вращения.
Видимо, он хотел, чтобы я снял протез и показал ему все детали, но я не собирался это делать. Вероятно, до него дошло, что просить бесполезно.
— Подумываете над тем, чтобы сделать протез для лошади? — спросил Чико.
Бразерсмит поднял усталое лицо и серьезно ответил:
— Технически это вполне возможно, но я сомневаюсь, чтобы можно было натренировать лошадь приводить в действие электроды, кроме того, это будет стоить немалых денег. Хотя мне известны случаи, когда лошадям приделывали искусственную ногу.
Бразерсмит неохотно переключился с проблемы искусственных конечностей на лошадей с больным сердцем.
— Бетезда — сказал я, опуская рукав и застегивая манжету.
— Бетезда — Он наморщил лоб, копаясь в памяти. — Простите, не припоминаю…
— Эта кобыла была на конюшне Джорджа Каспара, — сказал я. — Она всегда приходила первом на скачках двухлеток, а в три года не смогла бежать из-за шумов в сердце. Ее отправили на коневодческую ферму, но когда она должна была ожеребиться, сердце у нее не выдержало.
— О, боже! — воскликнул он. — Какая жалость! Но мне приходится осматривать столько лошадей, что я часто даже не знаю их имен. Речь идет о страховке или, может быть, о преступной небрежности? Уверяю вас…
— Нет, — успокоил я его, — ничего такого. А помните ли вы Глинера и Зннгалу?
— Да, конечно. Этих помню. Джорджу Каспару чертовски не повезло. Такое разочарование.
— Глинер победил на скачках «Донкастер Фьючурити», несмотря на грязь, — сказал я задумчиво. — Я сам видел. Это были очень трудные скачки.
— Правильно, — согласился Бразерсмит. — Между прочим, я тщательно проверил его после скачек. Неприятности начались не сразу. По сути дела, они вовсе не проявлялись до тех пор, пока его не выставили на приз «Две тысячи гиней». Он закончил скачки в полном изнеможении. Поначалу мы все думали, что это вирус, но через несколько дней обнаружилась сильная аритмия пульса, и тогда стало ясно, в чем дело.
— Какой вирус? — спросил я.
— Вечером в день скачек на приз гиней его слегка лихорадило — как будто начинался лошадиный грипп или что-то в этом роде. Но болезнь не проявилась. Так что дело было не в этом. Подлинной причиной была болезнь сердца
— Сколько лошадей перестают выставлять на скачки из-за больного сердца?
Он пожал плечами.
— Ну, может быть, две-три на сотню.
Джордж Каспар, подумал я, тренирует до ста тридцати лошадей, из года в год.
— Больше ли лошадей со склонностью к заболеванию сердца получается у Джорджа Каспара, чем у других тренеров?
Он заметно встревожился.
— Почему вы спрашиваете?
— Мой клиент, — сказал я, солгав с прискорбной легкостью, — хочет знать, стоит ли ему посылать к Джорджу Каспару блестящего однолетку. Он просил меня выяснить насчет Глинера и Зингалу.
— А, вот оно что! Нет, я не думаю, что у него заболевает больше лошадей, чем у других. Ничего из ряда вон выходящего. Каспар, конечно, превосходный тренер.
— Ну, что ж, спасибо. — Я встал и пожал ему руку. — Я полагаю, что у Три-Нитро нет никакого заболевания сердца?
— Никакого. Он полностью и абсолютно здоров. У него сердце стучит, как гонг, — громко и отчетливо.
— Вот и все, — изрек Чико, потягивая пиво и заедая его пирогом в отеле «Уайт харт». — Конец делу. Миссис Каспар совсем свихнулась от подозрении. Никто не подходит к молодняку Джорджа Каспара, кроме него самого.
— Ей будет не очень-то приятно это услышать, — заметил я.
— Ты ей скажешь?
— Немедленно.
Я позвонил домой Джорджу Каспару и попросил к телефону Розмари, назвавшись мистером Барнсом. Она взяла трубку, сказала «алло» с вопросительной интонацией, как при разговоре с неизвестным человеком.
— Мистер… Барнс?
— Это Сид Холли.
Она сразу заволновалась.
— Я не могу говорить с вами.
— Можете ли вы встретиться со мной?
— Конечно, нет. У меня нет повода для поездки в Лондон.
— Я недалеко от вас, в городе, — сказал я. — Мне надо нам кое-что сказать. И, но правде говоря, я не вижу надобности в таком же маскараде, как в прошлый раз.
— Я не хочу, чтобы нас видели вместе и в Ньюмаркете.
Она, однако, согласилась выехать на своей машине, подобрать Чико и поехать туда, куда он укажет. Мы с Чико нашли пункт на карте, который показался нам вполне подходящим местечком для параноиков, — кладбище при церкви в Бартон-Миллз, в восьми милях в сторону Нориджа.
Мы припарковали свои машины рядышком у ворот, и Розмари пошла со мной между могил.
Я сообщил ей, что побывал на коневодческих фермах Тома Гарви и Генри Трейса и беседовал с Бразерсмитом, и пересказал ей, что они говорили. Она выслушала меня и покачала головой.
— Лошадей испортили, — упрямо заявила она, — я в этом уверена. Они могут добраться и до Три-Нитро. Скачки на приз гиней состоятся ровно через неделю. Вы должны обеспечить безопасность лошади в течение недели.
— При нормальном ходе вещей Джордж даст Три-Нитро сильную нагрузку перед скачками, — сказал я нерешительно. — Вероятно, в субботу утром. Вы могли бы… м-м… убедиться в том, что он примет все предосторожности, когда отправит Три-Нитро на последний тренировочный галоп. — Я помолчал — Проверить седло… и тому подобное. Многие скачки были проиграны из-за того, что последний тренировочный галоп устраивали перед самыми скачками
— Конечно, — нетерпеливо прервала меня Розмари. — Все это знают. Но Джордж никогда этого не сделает.
— А что, если седло будет утяжелено свинцом? Что, если трехлетку пошлют в быстрый галоп с нагрузкой в пятьдесят фунтов? Через несколько дней ему придется скакать с огромным напряжением на приз «Две тысячи гиней», и он надорвет сердце
