— О, боже! — воскликнула она.
— Я не утверждаю, что с Зингалу и Глинером произошло именно это или нечто подобное. Но если так и случится… значит, тут замешан кто-то из работников ваших конюшен.
— Вы должны продолжать — сказала она. — Пожалуйста, продолжайте все возможное. Я принесла вам немного денег. Она опустила руку в карман плаща и достала маленький конверт. — Здесь наличные. Я не могу дать вам чек.
— Я не заработал их.
— Заработали. Берите. — Она настаивала, и в конце концов я, не открывая конверта, сунул его в карман.
Она посмотрела на часы, и волнение ее усилилось.
— Мне надо возвращаться, а то Джордж будет беспокоиться, почему меня так долго нет.
Мы направились к машинам. Она неуверенно простилась со мной и уехала. Я сел в машину и бросил Чико конверт.
— Посчитай, сколько здесь.
Он разорвал конверт, вынул аккуратную пачку банкнот, судя по цвету, крупных, и, послюнив палец, начал считать.
— Ух ты, — воскликнул он, закончив считать, — она просто рехнулась.
Мы потратили часть денег Розмари, заночевав в Ньюмаркете, и совершили турне по барам. Я не узнал ничего интересного и выпил слишком много виски, и Чико тоже порядком набрался.
— Слышал когда-нибудь об Инки Пуле? — спросил он, когда мы вернулись к себе.
— Что это — название песни?
— Нет, это рабочий жокей Джорджа Каспара. Инки Пул скачет на Три-Нитро, когда ему дают большую нагрузку на тренировочном галопе. Ты просил меня узнать, кто готовит Три-Нитро?
— Просил, — сказал я. — Но ты, кажется, перебрал в баре.
Чико, не обращая внимания на мое замечание, продолжал бубнить об Инки Пуле.
— Ты говорил с ним?
— Я его даже не видел. Там уйма конюхов. Они мне сказали. Рабочий жокей Джорджа Каспара — Инки Пул.
Вооружившись биноклем, я отправился пешком на Уоррен-Хилл в 7.30 утра, чтобы понаблюдать за лошадьми Каспара на утренней тренировке.
Поскольку по средам проводилась полная программа тренировочных галопов, на них обычно собирались все заинтересованные зрители, владельцы лошадей, корреспонденты, букмекеры, добывающие сведения о лошадях перед скачками.
— Доброе утро, Сид.
Я обернулся Джордж Каспар верхом на лошади обозревал цепочку лошадей, вступившую на Вересковую пустошь из его конюшни на Бэри-роуд.
— Доброе, утро Джордж. Три-Нитро в этой цепочке?
— Да, шестой от головы. — Он обвел глазами зрителей. — Ты не видел Тревора Динсгейта? Он обещал приехать сегодня утром из Лондона пораньше.
Я покачал головой.
— В этой цепочке у него две лошади. Он собирался посмотреть их на тренировке. — Джордж пожал плечами. — Если скоро не появится, может упустить их.
Я поднял бинокль и стал смотреть, как приближается цепочка, насчитывающая сорок лошадей, и начинает делать круг.
Рабочий жокей на Три-Нитро был в оливкового цвета куртке и с красным шарфом на шее. В бинокль я следил за тем, как он скачет по кругу.
— Не возражаете, Джордж, если я сфотографирую?
— Сделайте одолжение.
И он ускакал к своим лошадям, чтобы начать утреннюю работу.
Парень с красным шарфом соскочил с Три-Нитро и держал его, пока в седло не сел другой наездник.
Я прошел по площадке к треку, чтобы подойти поближе к лошадям, и несколько раз сфотографировал чудо-жеребца и пару раз снял крупным планом наездника.
— Инки Пул? — спросил я у него, когда он проехал в шести футах от меня.
— Он самый. Будьте осторожней. Вы стоите на трассе.
Джордж начал отправлять своих наездников небольшими группами, а я вернулся обратно и встал поодаль.
В этот момент на большой скорости подъехал «ягуар» и резко затормозил. Из него вышел Тревор Динсгейт. Он был в строгом костюме, выделяясь этим из толпы присутствующих и олицетворяя новую породу светского человека с изысканными манерами, уже известного в Сити и заискивающего перед знатью.
— Привет, — сказал он, заметив меня. — Мы виделись в Кемптоне… Не знаете ли, где лошади Джорджа?
— Вон там, — показал я рукой. — Вы как раз вовремя.
Он направился к Джорджу. На руке у него болтался бинокль.
Джордж односложно поздоровался и, видимо, посоветовал ему следить за тренировочным галопом вместе со мной, потому что Динсгейт тут же вернулся и встал рядом.
— Джордж сказал, что обе мои лошади — в первой цепочке и что вы скажете мне, хорошо ли они скачут. Вот нахал! Что у меня, своих глаз нет?
Четыре лошади выходили на стартовый круг. Тревор Динсгейт направил на них бинокль. Темно-синий костюм в тонкую красную полоску, ухоженные руки, золотые запонки, перстень с ониксом, как прежде.
— Которые из них ваши? — спросил я.
— Обе гнедые. Та, что с белыми чулками, — Пинафор. Другая — так, ничего особенного.
По сигналу Джорджа лошади галопом поскакали в гору, Пинафор с легкостью обошел всех, а «ничего особенного» соответствовала оценке своего владельца. Тревор Динсгейт со вздохом опустил бинокль.
— Все ясно…
Он снова приложил к глазам бинокль, направив его на более близкий к нам объект: цепочку, которая делала круги. Судя по тому, как Динсгейт держал бинокль, он навел его не на лошадей, а на наездников. Он задержал взгляд на Инки Пуле. Потом опустил бинокль и стал наблюдать за Три-Нитро невооруженным глазом.
— Осталась ровно неделя, — сказал я.
— Жеребец — прямо картинка.
Я полагал, что он, как и все букмекеры, был бы счастлив, если бы фаворит проиграл на скачках, но в его голосе слышалось лишь восхищение великолепной лошадью. Три-Нитро, в свою очередь, занял исходную позицию и по сигналу Джорджа стартовал с двумя другими в обманчиво быстром темпе. Я отметил, что Инки Пул сидел в седле спокойно и показывал такой класс верховой езды, за который стоит платить в десять раз больше.
Три-Нитро прошел всю дистанцию без малейших усилий и поднялся на верхушку холма настолько легко, что казалось, будто он может взять подъем еще раз шесть и даже не заметить этого.
Впечатляюще, подумал я. Можно было считать, что победа на скачках на приз «Две тысячи гиней» у Каспара в кармане.
Закончив тренировку, лошади спустились с холма и присоединились к цепочке, все еще скакавшей по кругу. Рабочие жокеи пересаживались на других лошадей и галопом поднимались в гору.
Я не сводил глаз с Инки Пула, который четыре раза поднялся в гору и теперь шел к своей машине с угрюмым видом.
— Инки, — окликнул я его, подходя сзади. — Вы галопировали на Три-Нитро… просто классно.
Он мрачно глянул на меня
— Мне нечего сказать.
