— Так вы ведете запись? — осведомилась она. — Может быть, там останется ваше признание в содеянном. Ведь если они знали, что вы недееспособны, это было вам на руку — остаться одному…
— Они ведь не единственные, кто знал бы.
— Но единственные, кто мог использовать это знание без доказательств. Разве мне неверно сообщили, что намечалась официальная перемена наследника? А вы только что показали, что прекрасно все помните.
— Разве? Я услышал лишь, что у вас нет доказательств. Может, предъявите их хотя бы мне?
— Вы в самом деле этого хотите? — ее глаза загадочно поблескивали.
— Если, разумеется, вы вообще это можете.
— Ваше чувство вины настолько глубоко? Вы полагаете, это поможет вам забыться? Переложить вину на другого? Считать, что вы находились под посторонним влиянием? Ну извольте, — она торжествующе подняла руку. — Я держу ваше сердце, и мне нужно лишь сомкнуть пальцы, чтобы это перестало быть пустым разговором.
Ее пальцы напряглись, сжимаясь, я смотрел на них, но представлял в них ее собственное сердце. В груди глухо кольнуло. Но это было все. И скорее всего, было лишь следствием «пустой беседы». Она сама совершила ошибку. Я был в такой ярости, что едва ли она сумела бы перебить волну гнева страхом, даже будь у нее шанс. А будь мы в другом времени, может, даже, мне удалось бы воздействовать на нее саму, как случилось когда-то с Пеллинором. Мне лишь представилось, что бешенство ударило из меня огненной волной. А он и впрямь это почувствовал. И лишился чувств.
Ее взгляд стал чуть недоуменным и озабоченным. Она сжала пальцы сильнее.
— Вы в самом деле пытались напугать меня этим? Думаете, я настолько внушаем?
Она деланно небрежно рассмеялась.
— Стоило попробовать.
— И оставить на записи доказательство вашей недееспособности, а не моей. Кстати, о чем вы, черт побери, вообще говорили? Что такое рефлексор?
Она посмотрела на меня с таким видом, будто собиралась вскочить, как ошпаренная кошка.
— Кто вы, черт побери? — ответила она вопросом на вопрос. — Двойник? Брат-близнец? Вас было двое? — «Да, и одного из нас звали Мордред», — мог бы ответить я не так уж давно.
— Я понятия не имею, о чем вы говорите.
— Тогда, я надеюсь, вы передадите мои слова по адресу.
— Ответ от адресата здесь и сейчас. Боюсь, вы подверглись какой-то интоксикации, не только ваш официальный представитель. Настоятельно рекомендую вам обратиться к врачу.
Она окинула меня задумчивым взглядом с головы до ног.
— Я начинаю подозревать, что не помешало бы генетическое расследование.
Я холодно улыбнулся в ответ.
— О, не беспокойтесь. Тут все на высоте. И как вы понимаете, ваши требования снова не будут выполнены. Вы провалили миссию с треском, мадам.
Она опустила голову, прикусив губу.
— А вы ведь могли бы меня понять, — проговорила она совсем другим тоном, почти кротким. — Вы же знаете, что я лишь хочу вернуть своих детей. У вас тут… небезопасно.
— У нас?.. — уточнил я.
— Вы же не будете отрицать произошедшего несчастного случая. И по словам полковника Страйкера, вчера и вы подверглись нападению на прогулке.
— И это навело вас на мысль, что я сам причастен к подобным несчастным случаям?
— Я не знаю, что и думать. Я лишь беспокоюсь за своих детей. Я готова на все, лишь бы защитить их.
— Вы можете быть уверены в одном. Здесь они в куда большей безопасности, чем рядом с вами.
— Это угроза? — встрепенулась она.
— Не надейтесь, — ответил я довольно таки угрожающе.
— Но как вы можете гарантировать их безопасность, если не можете гарантировать своей?
— Этот мир — очень ненадежное место, мадам. Все относительно и можно полагаться лишь на статистические вероятности.
— Но если с ними что-нибудь случится…
— Я бы сказал, что вы за ними уже не уследили.
Она поджала губы, и в ее глазах, направленных куда-то мимо меня, полыхнула неукротимая злость.
— Этот «Янус»!.. Сперва вы забрали моего сына. Извратили, бог знает что сделали с его головой, что ему внушили! А потом и дочь. Как? Что вы с ними сделали?!
— Каждый сделал свой собственный выбор. Как вы, так и они.
— Так не бывает! — воскликнула она в сердцах. — Какой еще выбор? Есть только влияния, хорошие и дурные, правильные и неправильные!
— В чем-то вы правы. Рано или поздно дурные влияния отталкивают. Если не губят совсем.
— Но это МОИ дети! Не ваши. Они иной породы! Им не место среди вас. Можете лгать что угодно, но вы держите их в заложниках…
— То есть, вы хотите сказать, что если я вздумаю угрожать их жизни, я смогу оказать на вас влияние?
Молчание оказалось на редкость резким.
— Если с ними что-нибудь случится, — проговорила она искренне или искусно-поддельно надреснутым голосом, — вы знаете, как вы умрете. Если вы еще не знаете, о чем мы говорили, советую навести справки. Так же как в том случае, если что-нибудь случится со мной.
— Между «желать» и «мочь» лежит огромная пропасть. Иначе сколько бы наших желаний уже сбылись, и не нужно было бы вести никаких переговоров или пытаться кого-нибудь напугать, чтобы добиться от мироздания хоть какого-то благосклонного отклика. В отличие от вас, я не считаю угрозы и убийства хорошим влиянием. Почему бы вам не пересмотреть собственную жизненную позицию? Нельзя же всегда жить в неврозе. Как вы понимаете, прием окончен. Не позволите ли вас проводить? Боюсь, вам это необходимо.
Заодно пригляжу за Страйкером. Меня настораживало его благодушие в разительном контрасте с тем, как была настроена, за закрытыми дверями, наша гостья. Чьей линией поведения я был все-таки заинтригован. Не могла же она ожидать, что чего-то добьется напрямик. Лиддел Гарт бы определенно не одобрил. Отвлекала внимание? От чего? Разумеется, она понимала, что находится в безопасности. Самоотверженно решила провести краш-тест на мою психическую устойчивость, чтобы убедиться, что не создала сама себе проблем в большой политике? Что ж, это мысль. Тогда она, пожалуй, должна быть на самом деле довольна тем, как все сложилась. А свое странное поведение объяснит затем какой-нибудь спонтанной аллергической реакцией.
Она поднялась, не возражая, полностью владея собой, будто ее и впрямь уже ничего не беспокоило, и напоследок огляделась по сторонам.
— Раньше здесь было светлее, — заметила она. Это верно, кругом было слишком много белого. Это было слишком неестественно. Утомляло даже тех, кто об этом не задумывался.
— И деревья когда-то были выше.
Грубоватый ответ, как и многие за сегодня. Но должен же и у меня быть какой-то предел терпения среди этого фарса. Это были последние слова, провокации закончились.
