— Покажите мне телеграмму.
Хозяин с ужасом взглянул на Иенсена.
— Какую телеграмму? Нет у меня никакой телеграммы.
— Не лгите.
Хозяин сорвался с места, подбежал к окну, сжал кулаки, постучал одним кулаком о другой.
— Нет, — сказал он. — Не пытайтесь подловить меня. Больше я ничего не скажу.
— Покажите телеграмму.
Хозяин обернулся. Руки у него по-прежнему были сжаты в кулаки.
— Не выйдет, — сказал он. — Нет у меня телеграммы.
— Вы ее уничтожили?
— Не помню.
— Что в ней было сказано?
— Не помню.
— Кто ее подписал?
— Не помню.
— Почему вы ушли оттуда?
— Не помню.
— Где живет ваша бывшая жена?
— Не помню.
— Где вы находились в это время неделю назад?
— Не помню.
— Не здесь?
— Не помню.
Хозяин все так же стоял спиной к окну и все так же сжимал кулаки. На лице у него выступили капли пота, в глазах притаились страх и детское упрямство. А Иенсен смотрел на него без всякого выражения. Выждав с минуту, не меньше, он спрятал блокнот в карман, взял фуражку и направился к дверям. С порога он задал последний вопрос:
— Что такое тридцать первый отдел?
— Не помню.
Когда он подъехал к фабрике, часы показывали четверть двенадцатого. Он зашел в полицейский участок и позвонил оттуда начальнику патруля.
— Да, они в разводе. Узнайте ее адрес, съездите к ней и найдите диплом. Если диплом надорван, захватите его с собой.
— Понял.
— Поторопитесь. Я буду ждать вас здесь.
— Понял.
— Еще одно.
— Слушаю.
— Он вчера или сегодня утром получил телеграмму. Откомандируйте человека на почту за копией.
— Понял.
Помещение здесь было мрачное и унылое, с желтыми кирпичными стенами. На окне висели синтетические гардины. В задней части дома были расположены арестантские камеры с блестящими решетками на дверях. Некоторые камеры были уже заняты.
За барьером сидел полицейский в зеленой форме и перелистывал папку с донесениями.
Иенсен сел у окна и поглядел на тихую пустынную площадь. Желтая туча, казалось, задерживает в себе тепло солнечных лучей и пропускает только свет, какой-то безжизненный и плоский. От фабрики несло удушливой вонью.
— Здесь всегда так пахнет?
— По будням еще хуже, — ответил дежурный.
Иенсен кивнул.
— Привыкнуть можно. Газ совершенно безвредный, но, по моей теории, людей это подавляет. Многие кончают жизнь самоубийством.
— Понятно.
Телефон зазвонил через пятьдесят минут.
— Она была очень любезна, — доложил начальник патруля. — И сразу же показала диплом.
— Ну и?..
— В целости и сохранности. Оба листа на месте.
— У вас нет оснований подозревать, что его обменивали или подновляли?
— Подписи были не новые. Чернила уже старые.
— А в самой квартире вы были?
— Нет, она вынесла нам диплом. И встретила нас очень любезно, как я уже говорил. Словно ждала нас. Вообще довольно элегантная молодая женщина.
— А телеграмма?
— Я послал человека на телеграф.
— Верните его.
— Копия больше не нужна?
— Нет.
Иенсен помолчал, затем добавил:
— Вероятно, она не имеет никакого отношения к делу.
— Комиссар!
— Да?
— Мне показалась странной такая деталь: один из моих ребят стоял на посту как раз перед ее домом.
— Так. Что еще?
— Вас разыскивал начальник полиции.
— Просил что-нибудь передать?
— Нет.
Движение заметно оживилось. По обочинам дороги там и тут стояли машины. Их владельцы по большей части наводили блеск на все, что только может блестеть. Но попадались и такие, которые сидели подле машин за откидными столиками на демонтированных сиденьях. На столах стояли портативные телевизоры и целлофановые пакеты с продуктами из тех, что продаются в автоматах. Чем ближе к городу, тем гуще шли машины, и до центра Иенсен добрался только без десяти пять.
А в центре было все так же пусто. Было самое что ни на есть футбольное время, и потому все, кто не возился со своими машинами, сидели дома. Футбольные матчи предназначались теперь исключительно для трансляции. Они проходили без публики, в больших отапливаемых залах телекомпании. Команды футболистов состояли на жалованье, среди них было много иностранцев. Но, несмотря на высокий, как говорили, уровень мастерства, интерес к футбольным матчам падал день ото дня. Иенсен сам редко смотрел матчи, хотя, когда он сидел дома, у него все время был включен телевизор. Он догадывался, что так делает не только он один.
С каждой минутой Иенсена все сильней давила усталость, а несколько раз у него темнело в глазах, как перед обмороком. Он понял, что это от голода, и подъехал к кафе-автомату, где получил чашку горячей воды, пакет с бульонным порошком и порцию сыра.
Дожидаясь, пока порошок растворится в горячей воде, он достал блокнот и записал: “№ 7. Журналист. Холост. 58 лет. Ушел по собственному желанию”.
Хотя Иенсен, чтобы не терять времени, даже не дал бульону остыть, когда он допил свою чашку и сел в машину, часы показывали уже половину шестого. На дороге в западный район его настигли сумерки.
До срока оставалось шесть часов.
Улица была узкая, скупо освещенная и с обеих сторон обсаженная деревьями. За деревьями шли ряды одно— и двухэтажных домов. Находилась она неподалеку от центра. Эту часть города застраивали тому лет сорок, а населяли ее главным образом чиновники, что и спасло ее от превращения в стандартный район массовой застройки, каких немало возникло, когда началась ликвидация жилищного кризиса.
Иенсен поставил машину у тротуара, пересек улицу и нажал кнопку звонка. Но в окнах не было света, и на звонок никто не вышел.
Тогда Иенсен вернулся к машине, сел на свое место и принялся изучать список и блокнот. Потом он спрятал бумаги, поглядел на часы, выключил в машине свет и начал терпеливо ждать.
Через пятнадцать минут он увидел на противоположном тротуаре невысокого мужчину в велюровой шляпе и сером пальто. Мужчина открыл парадное и вошел. Иенсен ждал, покуда за жалюзи не вспыхнет свет. Тогда он вторично пересек улицу и позвонил. Хозяин открыл тотчас же. Он был одет непритязательно и строго и никак не выглядел на свои пятьдесят восемь. У него было худое лицо, глаза за стеклами очков смотрели вопросительно, но приветливо.
Иенсен показал значок.
— Я Иенсен, комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и места службы.
— Входите, пожалуйста, — сказал хозяин и шагнул в сторону.
Иенсен увидел просторную комнату. На полках, занимавших две стены сверху донизу, лежали книги, газеты и журналы. У окна стоял письменный стол с телефоном и пишущей машинкой, а посреди комнаты — другой стол, курительный, низкий, и вокруг него — три кресла. Освещалась комната раздвижной лампой над письменным столом и плафоном в центре потолка.
