Стоя на темном песке у моря, Натан Раулон разглядывал юного японского стрелка. Тот был без сознания, но слабо дышал. Из джунглей выступил Джошуа.
— Ты не убил его. Почему?
Натан посмотрел на невозможное явление, прекрасно зная, кто перед ним.
— Это что за маскарад?
— Ты предпочел бы нечто более поэтичное? Например, говорящую рыбу?
— Я предпочел бы закруглиться, — огрызнулся Натан. — Потешился, налюбовался, и будет. Отпусти.
Джошуа-Дьявол улыбнулся.
— Может, ты и интересный человечек, Раулон, но не слишком забавный.
— Спасу нет от умников, — сказал Натан, развернулся и ушел.
Натан очнулся в своем кресле. На грудь давила какая-то тяжесть. Открыв глаза, он увидел Мёрфи: тот заглядывал ему в лицо, надежно утвердив передние лапы на хозяйской груди.
— М-м. Мёрфи?
Кот мявкнул и соскочил на доски крыльца. Он посмотрел на Натана с непостижимой кротостью.
— Ты еще разговариваешь?
— Мияу.
— Так все это мне приснилось?
— Мрряу.
— Цыц. Иди жрать.
Мёрфи задрал хвост и проследовал в дом. Натан ухватился за подлокотники качалки и подтянулся, усаживаясь прямо. Он огляделся. На востоке в густом, точно мед, воздухе плыли, рассеиваясь над топью, вылетевшие в темноте светляки.
И больше никого. Ни следа. Запас времени, сказал Сатана. Натан засопел. Свежие воспоминания о бесах и говорящих котах начинали блекнуть. Война давно отгремела. Остались Медаль Почета, пенсия и друзья. Ассоциация пилотов, поездки в Японию и рыбалки с Хории и его семьей. Ничто не тревожило сны Натана, и его жизнь стоила куда дороже десяти фунтов риса. Не ему было бояться конца света.
Перевела с английского Екатерина АЛЕКСАНДРОВА
© Richard Mueller. A Ten-Pound Sack of Rice. 2007. Рассказ опубликован с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy Science Fiction».
Сергей ЛУКЬЯНЕНКО
Полуденный фокстрот
Городок затерялся между горами и морем, как человек между землей и небом.
Всю ночь поезд шел вдоль берега, и перестук колес сливался с шумом прибоя в одну нескончаемую мелодию. Человек в товарном вагоне почти не спал. Лежал на пахнущих сеном и лошадиным навозом досках, смотрел на редкие проблески звезд в щелястой крыше вагона. Лошадей тут не было, стойла пустовали, но немного сена оставалось — он сгреб его под голову. Перед тем как лечь, человек разделся, оставшись в одних трусах. Сапоги стояли у ног, джинсы, клетчатая рубашка и вельветовая куртка висели на дощатой загородке стойла. Ремень с тяжелым револьвером в потертой кобуре лежал под левой рукой. Колеса стучали свою песню, и губы человека зашевелились.
— Вот мчится поезд — красота, стучат колеса — тра-та-та! — прошептал он и ненадолго задремал.
Проснулся человек, когда вагон сковало утренним холодком. Он поднялся, подхватил ремень с кобурой и прошел в конец вагона, в тамбур. В одном из стойл что-то лежало тяжелым кулем, но человек туда не смотрел.
Светало. Дверь была открыта — собственно говоря, через нее человек и забрался в вагон вчера вечером. Человек неторопливо помочился, потом сел, свесив ноги над бесконечной лестницей: две стальные тетивы рельс и темные от креозота приступки шпал. Если запрокинуть голову, то казалось, что поезд скользит вниз — от самого неба.
— Стучат колеса — тра-та-та, — еще раз повторил человек. Протянул руку — на металлическом полу стояло решето, накрытое полотенцем. Человек стянул полотенце, запустил в решето руку. Достал пригоршню малины — крупной, красной, пахнущей летом. Наверное, она была вкусной, но ночная тряска превратила ее в багровое месиво.
Человек вытер руку о полотенце, встал и пошел в вагон — одеваться.
Через четверть часа, когда поезд остановился в городке, он стоял в открытых дверях товарного вагона и докуривал сигарету. Поезд втянулся на первый путь, со второго протяжно загудел и отправился в обратную сторону длинный товарняк с цистернами и хопперами. Человек спрыгнул, не дожидаясь, пока поезд сбросит ход до конца, пошатнулся, но устоял.
— Стоянка — одна минута, — подозрительно глянув на пустой вагон, сказал начальник станции, маячивший у путей с алым флажком в руке. Он был на перроне один, одетый в старую мятую форму с потускневшими пуговицами. Лицо у него тоже было старым и мятым, глаза тусклыми и мертвыми.
— Я уже приехал, — сказал человек.
В глазах начальника станции появилась тень любопытства. Он осмотрел человека с ног до головы, потом спросил:
— Пистолет?
— Револьвер.
— Разрешение есть?
— Нет.
Паровоз дал гудок, и поезд тронулся. Начальник станции скрутил в трубочку сигнальный флажок, спрятал в тубус. Посмотрел вслед поезду.
— Вы что-то забыли на площадке.
— Решето с малиной. Это не мое.
— А… — начальник станции потоптался на месте. — А попутчик ваш?
Он спрашивал будто по инерции. Точно так же, как выходил встречать поезд, как скручивал флажок. Человек уже встречал такое поведение. Неоднократно.
— Дальше едет, — ответил человек. — Городок у вас большой?
— Двести тридцать человек, — ответил начальник станции. — И младенец еще, дочка учительши. Но она хворая родилась… — он пожал плечами, — не знаю, считать ли.
— Считать надо всех, — ответил человек. Стук колес затих вдали, осталось только море. — Денис.
— Петр, — ответил начальник станции. Протянул руку — так же машинально, вяло. Денис пожал его ладонь — крепко, уверенно. — О, да вы замерзли совсем… — в голосе Петра появились хоть какие-то эмоции. — Пойдемте, я вас чаем напою.
Человек кивнул и пошел за ним к зданию вокзала — маленькому, одноэтажному, из красного кирпича, крытому черепицей.
Они пили чай в кабинете — обветшалом, холодном. В углу пылились старые красные знамена с золотыми письменами, награды за какие-то победы в каких-то трудовых соревнованиях еще в прошлом веке. На столе стоял нелепый телефонный аппарат из черного пластика.
— Работает? — глотая сладкий горячий чай, спросил Денис.
— Шутите, — Петр даже не улыбнулся. — Но положено. Телефон никто не отменял.
— Электричество в городе есть? — продолжал расспрашивать Денис.
— В больнице генератор. Солярку по чуть-чуть привозят, — осторожно сказал начальник станции. — У рыбаков ветряк… старый…
— Чем живете-то?
— Как все, — без обиды ответил Петр. — Чем придется. В земле ковыряемся, только хорошей земли мало. Рыбу ловим. Днем товарный пойдет, десять бочек в город отправляем.
— Соленой?
— Свежей. Травой перекладываем мокрой… водорослями… день терпит.
