- Непременно! Я покажу этому сукину сыну, где раки зимуют.
- Между прочим, - Филипп извлек из-за отворота камзола копию регламента. - Ты можешь записаться еще до жеребьевки - но только начиная с третьего круга.
- Я уже записался, - ответил Эрнан. - Пятнадцатым.
- Не хочешь рисковать?
- Ха! Разве это риск? Это называется полагаться на случай. Когда придет время бросать жребий, незабитыми останутся лишь четырнадцать первых и, возможно, еще несколько последних мест - и на них будут претендовать не менее полусотни рыцарей. А я не хочу, чтобы глупая случайность помешала мне сразиться с Гамильтоном.
- Понятненько, - сказал Филипп. - Ну а ты, Симон, тоже записался?
- Да какой из меня рыцарь! - небрежно отмахнулся тот. - Впрочем, если кто-то из вас возглавит одну из партий в общем турнире, я, конечно, присоединюсь к нему... Ну, и еще попытаю счастья в охоте за сарацинами.
Эрнан усмехнулся и вновь запустил руку в котомку.
- Ай-ай-ай! - сокрушенно произнес он, вынимая последнюю бутылку. Осталась единственная и неповторимая.
- Не грусти, - утешил его Филипп и протянул ему свою, полную на две трети. - На, возьми. С меня достаточно.
- И мою можешь взять, - добавил Симон. - Там осталась почти половина.
Шатофьер одобрительно хмыкнул.
- Вот и ладушки. Вы, ребята, настоящие друзья... Ну что ж, коль скоро у меня есть что пить, я, пожалуй, побуду здесь до приезда императора. Передайте Жакомо...
- Это излишне. Август Юлий изменил свои планы. Он прибывает завтра утром.
- Ах, так! Тем лучше. Тогда я чуток сосну в твоем шатре, не возражаешь?
- О чем может быть речь! - пожал плечами Филипп. - Спи здесь, сколько тебе влезет.
- Так я и поступлю, спешить-то мне некуда. Во дворце меня никакая барышня ведь не ждет... Да, вот еще что, Филипп. Отныне в нашей компании остался лишь один монах - я.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Сегодня ночью Габриель, наконец, последовал твоему совету и распростился со своей девственностью. Помнишь, вчера он весь вечер увивался около той смазливенькой девчушки, сестры Монтини? - Эрнан лукаво прищурился. - Говорят, ты уже положил на нее глаз, но Габриель тебя опередил.
- Ба! - изумился Филипп. - Кто это - "говорят"?
- Спроси лучше у Симона. Это он мне рассказал.
Филипп повернулся к Симону:
- А ты-то откуда знаешь?
Тот почему-то смутился.
- Я сам видел, собственными глазами.
- Что?!! - вытаращился на него Филипп.
- Ну, не... не это, а... Собственно, я видел, как Габриель выходил из ее комнаты.
- Ага, понятно. Ты разговаривал с ним?
- Да.
- И он не попросил тебя держать язык на привязи?
- Ну... Собственно говоря... Это...
- Все-таки попросил?
Симон виновато заморгал.
- Да, попросил.
- Ах, ты трепло несчастное! - негодующе рявкнул Эрнан. - Какого тогда дьявола ты разбалтываешь чужие секреты?! К твоему сведению, Филипп, этот пустомеля уже по всему дворцу раззвонил про Габриеля и его барышню.
Филипп укоризненно поглядел на Симона и вдруг улыбнулся.
- Стало быть, ты видел, как Габриель выходил от Матильды? Ладненько. - Тут он ткнул его пальцем в грудь. - Но ты-то что делал на половине фрейлин в то самое время? Вот вопрос достойный пристальнейшего изучения!
Краска бросилась Симону в лицо.
- Я... Я просто...
- Ой, не заливай! - отмахнулся Шатофьер. - Если тебе удается водить за нос Амелину, и она искренне убеждена в твоей верности, то со мной такой номер не пройдет. Думаешь, я не знаю про дочь лурдского лесничего?
- А? - Филипп озадаченно взглянул на внезапно скисшего Симона, затем вопрошающе посмотрел на Эрнана: - О чем ты толкуешь, дружище? Причем здесь дочь лурдского лесничего?
- А при том, что у этой самой дочери есть три дочурки, чертовски похожие на верного супруга госпожи Альбре де Бигор.
- Да ты шутишь! - воскликнул ошарашенный Филипп.
- Нет, клянусь хвостом Вельзевула. Он путается с нею с тринадцати лет, а старший их ребенок родился за полгода до его женитьбы на Амелине.
- Черти полосатые! Симон, это правда?
Симон и не шелохнулся, как будто вовсе не расслышал вопроса. Ссутулив плечи и опустив глаза, он был похож на пойманного с поличным преступника, который прекрасно понимал, что выкручиваться бесполезно, и хранил гордое молчание.
Филипп вновь обратился к Эрнану:
- Но как же так? Почему я не знал?
- Да потому, что никто не знал... Гм, почти никто - за исключением лесничего, нескольких слуг, держащих свои языки за зубами, и матери Симона.
- Его матери?!
- Ну, да. Она-то и подыскала для милки своего сына покладистого мужа, который постоянно находится в разъездах и не задает лишних вопросов насчет того, откуда у его жены берутся дети. Надобно сказать, что наш Симон, хоть и простоват с виду, но хитрец еще тот. Он так ловко обставлял свои амуры с той девицей, что даже его товарищи, с которыми он отправлялся якобы на охоту, ничего не подозревали. Я и сам проведал об этом лишь недавно.
- Как? От кого?
- Э, нет. Позволь мне не открывать своих источников информации. Эрнан вздохнул. - Впрочем, это я зря тебе рассказал. Теперь у вас с Амелиной появился достаточно веский повод наплевать на свое обещание и возобновить шуры-муры. М-да, боюсь, так оно и будет.
Филипп энергично затряс головой, словно прогоняя жуткое наваждение.
- Нет, это уму непостижимо... Невозможно... Я не могу поверить! Право... Симон, ты... ты... Ведь ты был для меня своего рода идеалом... идеалом супружеской верности. Я всегда восхищался твоей беззаветной преданностью Амелине и... и даже немного завидовал тебе - что ты способен так любить... А теперь... Нет! Пожалуй, я вернусь во дворец. Мне надо переварить это... привыкнуть... осознать... смириться... - И он, как ошпаренный, вылетел из шатра.
Вскоре послышался стук копыт уносящейся прочь лошади. Полог у входа в шатер отклонился, и внутрь заглянула коротко остриженная голова слуги.
- Прошу прощения, господа. Что-нибудь стряслось?
- Нет, Гоше, ничего особенного, - успокоил его Эрнан. - Просто твой хозяин вспомнил о неотложных делах. Бери остальных и следуй за ним.
Когда слуга откланялся и исчез, Шатофьер повернулся к Симону и назидательно произнес:
- Вот так крушатся идеалы, друг мой любезный!
- Жирный боров! - пробормотал Симон, бесцельно блуждая взглядом по шатру. - Зачем ты рассказал Филиппу?
- И вовсе я не жирный, - с непроницаемым видом возразил Эрнан. - Я большой и могучий, это во-первых. А во-вторых, поделом тебе. Поменьше надо трепаться о чужих прегрешениях, коль у самого рыльце в пушку. И потом, меня до жути раздражает твое постоянное лицемерие. Строишь из себя святошу, житья не даешь Амелине, все упрекаешь ее и упрекаешь...
- Ведь я люблю Амелину! Я так ее люблю... Только ее и люблю...
