Припев песни был почти закончен, когда я услышал идущий со стороны стола слабый звук, словно кто-то провел по полированной дубовой поверхности пальцами. Я прислушался — звук не повторился, по крайней мере, не настолько громко, чтобы я уловил его сквозь музыку. Однако в следующую секунду пластинка доиграла до конца. Джером наклонился, чтобы поставить следующую, а Шарлота открыла рот, словно собиралась предложить очередную песню на выбор. Но она так и не сказала, какую именно.
Сначала были радужные искры под потолком, менее чем в восьми футах над местом, где я сидел. У меня на глазах пятно расширялось, росло, а потом вспыхнуло. Его синева явно была родственна дымчатой синеве камня, вот только она больше напоминала огонь — огонь от электрического прибора. Затем из этого ослепительного облака света скорее спустилась, чем упала раскаленная, яркая как будто бы огненная нить. Она коснулась пола; она была словно какая-то необычная молния, неподвижно повисшая между потолком и полом на долю секунды. И всё это — в полной тишине.
А потом сияние растворилось, исчезло, точно кто-то задул его, как задувают свечу. А вместо него…
Стоял четвертый человек в комнате.
Глава XXII
Волнение рассудка
То была девушка, но не Нервина, нет — эта девушка была совершенно иным человеком. Даже сейчас мне сложно описать ее. Как по мне, сказать, что она была воплощением невинности, чистоты и юности, всё равно значило бы оставить нераскрытой тайну ее прелести. Потому как эта незнакомка, появившаяся прямо посреди нас из ниоткуда, пленила меня своим восхитительным очарованием. Сначала я не почувствовал опасности, как, по собственному признанию, не почувствовал ее Гарри, когда подпал под чары Нервины.
Глядя на удивленное, смущенное лицо девушки, я сознавал, что никогда не видел никого красивее, никого привлекательнее, никого, кто вызывал бы у меня меньше подозрений. Лишь позже я заметил ее удивительно нежную кожу, светлую под стать золотистым волосам, глаза глубокого синего цвета, округлое лицо и по-девичьи гибкую фигуру, а также ее похожую на мантию одежду из очень мягкой белой ткани. Потому что незнакомца почти сразу начала говорить.
Однако понять ее стоило нам огромнейших усилий. Она говорила, как мог бы говорить человек, проживший с десяток лет в полном одиночестве и внезапно оказавшийся перед необходимостью снова прибегнуть к языку. Тут я вспомнил, что Рамда Авек сказал Джерому, что он лишь НАЧИНАЕТ использовать язык.
— Кто вы? — таковы были ее первые слова, сказанные самым сладкозвучным голосом, который лишь можно себе представить. Но в ее поведении ясно читались страх и тревога. — Как… я… сюда… попала?
— Вы вышли из «Слепого пятна»! — заговорил я, нервно чеканя слова — слишком быстро, как я вскоре понял. Я повторил их медленнее. Но она все равно не поняла.
— «Слепое пятно», — она подумала над услышанным. — Что это?
В следующее мгновение, прежде чем я успел предупредить ее, комната задрожала от жуткого звона колокола «Слепого пятна». Лишь один оглушительный раскат — и тишина. В то же время светящееся пятно на потолке будто бы ожило, но потом, с последними отголосками колокола, сошло на нет.
Девушка испугалась так, что жаль было смотреть. Я вскочил на ноги и удержал ее одной рукой — пока «пятно» было открыто, я не смел этого сделать. Когда она покачнулась, одного прикосновения моих пальцев ей хватило, чтобы прийти в себя. Она с понимающим видом выслушала то, что я ей рассказал.
— «Слепое пятно», — я говорил с предельным участием в голосе, — это название, которое мы дали некоей загадке. Оно всегда сопровождается звуком, который вы только что слышали. Этот колокол звенит каждый раз, когда явление подходит к концу.
— А… это… явление, — ей было тяжело выговаривать слова, — что оно такое?
— Вы, — ответил я. — К этому моменту уже трое человек исчезли в «Слепом пятне». Вы — первая, кто на наших глазах появился из него.
— Хобарт, — перебила Шарлота, подходя ко мне. — Давай я.
Я сделал шаг назад, и Шарлота успокаивающе обвила рукой девичью талию. Вместе они направились к ее креслу.
Я заметил, как странно ходила пришелица — нетвердо, неуверенно, словно дитя, делающее свои первые шаги. Я взглядом спросил у Джерома, соответствует ли это тому, что он помнил о Рамде. Он ответил коротким кивком.
— Не бойтесь, — мягко сказала Шарлота, — мы — ваши друзья. В какой-то степени мы ждали вас и проследим за тем, чтобы вы никак не пострадали. Что бы вы предпочли: задавать вопросы или отвечать на них?
— Я… — девушка засомневалась. — Я… и сама… не знаю. Быть может… лучше будет… если вы… сначала спросите что-нибудь.
— Хорошо. Вы помните, откуда вы? Можете вспомнить, что произошло как раз перед тем, как вы очутились здесь?
Девушка беспомощно переводила взгляд с одного из нас на другого. Она словно искала какую-то подсказку. Наконец она беспомощно в отчаянии покачала головой.
— Нет, — говорить ей было уже самую малость легче. — Первое… что я помню… это вы трое… смотрящие на меня.
Вот это была задачка: подумать только, человек, который у нас на глазах воплотился из «Слепого пятна», ничего не мог рассказать нам о нем! И все-таки этот провал в памяти мог быть лишь временным состоянием, вызванным особыми условиями, в которых она появилась — эдаким остаточным явлением своеобразного полуэлектрического явления. И, как оказалось, я был прав.
— Тогда, — предложила Шарлота, — возможно, вы хотите спросить что-нибудь у нас.
Глаза девушки перестали бегать и решительно, твердо остановились на моем лице. Она спросила, все еще с легкой дрожью:
— Кто вы? Как ваше имя?
— Имя? — растерялся я, будучи застигнут врасплох. — Ах… Хобарт Фентон. А это, — машинально продолжил я, — моя сестра Шарлота. Того джентльмена зовут мистер Джером.
— Рада познакомиться, Хобарт, — с безупречной простотой и очевидной охотой ответила она, — и с вами, Шарлота, — она обняла мою сестру за шею, — и с вами… Мистер.
Судя по всему, она решила, что обращение «мистер» — это имя Джерома.
Затем она произнесла, снова взглянув на меня:
— Почему вы так на меня смотрите, Хобарт?
Так и сказала! Я почувствовал, что мои щеки попеременно обдает то жаром, то холодом. На какое-то мгновение меня охватила беспомощность, а потом я решил не уступать ей в прямоте и откровенности.
— Потому что смотреть на вас — одно удовольствие! — выпалил я. — Мне еще никогда не доводилось смотреть на что-то столь же прекрасное!
— Я рада, — молвила она, просто, без следа смущения или негодования. — Я знаю, что мне, пожалуй, нравится на вас смотреть… тоже.
Еще одно изумленное молчание. И на этот раз я не заметил никаких перепадов в температуре своего лица — я был слишком занят, изучая глубины этих теплых синих глаз.
Она не покраснела, даже не опустила взора, но улыбнулась мягкой, робкой улыбкой, выдававшей истинное чувство, которое пряталось за ее невозмутимым взглядом.
Вздрогнув, я пришел в себя, подвинул свой стул так, чтобы сидеть напротив нее, и твердо взял ее руки в свои. Тут моя решимость чуть было меня не оставила. Какими же теплыми, мягкими и совершенно восхитительными они оказались!..
Я сделал глубокий вдох и заговорил:
— Моя дорогая… Как, кстати, ваше имя?
— Я… — задумавшись на секунду, с сожалением ответила она, — я не знаю, Хобарт.
— Разумеется, — кивнул я, словно это было нечто совершенно обыденное. — Придется снабдить вас именем. Есть предложения?
Шарлота размышляла не дольше секунды.
— Давайте назовем ее Ариадной. Мать Гарри так зовут.
— Верно. Отлично! Вам нравится это имя… Ариадна?
— Да, — с радостью и облегчением ответила она. В то же время она казалась странно озадаченной, и я видел, как она беззвучно шевелит губами, повторяя имя про себя.
