– Рука! – воскликнула и вдруг испуганно затрепетала. – Черная железная рука!..
И попыталась выйти – Марат насильно затолкал ее в салон, закрыл дверцу и прыгнул за руль. Если доктор и вывел ее из сумасшествия, то лишь отчасти – глаза вновь заблистали безумством.
– Это памятник, – объяснил он. – И не рука, а просто стела. Ну чего ты напугалась?
– Памятник?
Корсаков поехал к воротам.
– Самый обыкновенный, в честь образования технопарка.
– Почему над ним воздвигли пирамиду?
– Закрыли. До официального открытия. Ты же знаешь, памятники всегда прячут под ткань. А потом открывают.
Роксана вроде бы чуть успокоилась, но продолжала оглядываться.
– В канун конца света восстанет из земли третий знак, – вдруг словно процитировала она. – Черная железная рука. Изгои возведут над ней пирамиду и станут поклоняться как кумиру.
У Корсакова кожу на затылке свело от озноба.
– Кто это сказал?
– Не знаю…
Ворота открылись, стражник в черном козырнул, пропуская машину.
– Вот мы и на свободе, – облегченно вымолвил Марат, не чувствуя облегчения. – Теперь нас не достать.
– Никому не уйти от железной руки, – обреченно заключила Роксана, откинувшись затылком на спинку сиденья…
Суть управления материей состояла в согласовании ее вещественной и по современным понятиям будто бы нематериальной, то есть чувственной, составляющих.
Можно было достаточно легко сделать сплав металлов, находящихся даже в разных состояниях – смешать жидкую ртуть и твердое золото, растворить стекло в плавиковой кислоте, превратить мягкий графит в алмаз и даже сохранить жизнь в том, что убивает, к примеру семя при сверхнизких температурах. Сотворить можно было еще много всякого, чему человек научился у природы, однако же научился вслепую, копируя внешнюю среду или производимые естественные действия, не познав истинных принципов перевоплощения. Поэтому недостижимым по-прежнему считалось совместить, например, лед и пламень – это получалось разве что у поэтов. Примирение непримиримого относилось к области религиозной, животворящей и неожиданным образом очаровывало сознание так, что человек мог бесконечно долго смотреть только на две вещи – огонь и бегущую воду, которые и порождали смутные догадки о материальности или вещественности мысли.
Это неосознанное очарование огнем и водой, уже как категория чувственная, лежало в основе управления, как путь, как связующее звено между материями, однако несло за собой строгое табу, ибо представлялось покушением на промыслы божественные. За то, что люди умели делать в ветхие времена, силой одной только чувственной мысли – к примеру, управляя земным притяжением, передвигать непомерные тяжести, превращать воду в вино, а камни в хлеба, – в Средние века их объявляли колдунами, ведьмами и сжигали на кострах. А рядом продолжали твориться ежедневные чудеса природы, и какая-нибудь пчела перевоплощала негорючий мед в горючий воск, по выделению тепла не уступающий всем известным видам топлива, – но Разум уже навсегда зашел в тень божественного «провидения», как солнце заходит за луну. И началось затмение, пора самого мрачного невежества в истории человечества. Для познания мира оставался единственный разрешенный инквизицией инструмент – математика, строгая теория чисел, четко определяющая, что можно и что нельзя познать и уложить в формулу. Освещенный чувствами ум попал в кабалу цифры, и только поэтому, сколько бы он ни стремился совокупить небо и землю, овладеть двумя зримыми устрашающими стихиями и двумя незримыми – силами поля магнитных полюсов, – ничего, кроме молниеотвода и компаса, придумать не мог. У человека не получалось даже толком смешать воду и масло.
Средневековая инквизиция определила направление движения человеческой мысли на весь цивилизационный период.
Сколоты в истоке реки Ура овладевали искусством управления всего лет за пять и все остальное время его совершенствовали в рамках конкретных тем, но не для того чтобы потом удивить мир своими революционными открытиями. Они, скорее, подталкивали, подправляли, настраивали научную мысль на определенный лад, отыскивая более прямые ходы в лабиринтах математических и метафизических умозаключений. Некогда сколот Михайло по прозвищу Ломонос отроком пришел в онемеченный, затянутый алгебраической паутиной мир, дабы заявить о его полной материалистической природе и управляемости, «странствовать размышлениями в преисподней, проникать рассуждением сквозь тесные расселины и вечною ночью помраченные вещи и деяния выводить на солнечную ясность». Он исправно исполнял урок вожатого в невежестве и скудоумии своей эпохи почти два с половиной столетия – столько времени потребовалось, чтобы не отделить, но хотя бы отдалить инквизицию от сознания. Однако живучая, она существовала подспудно, как сибирская язва в могильниках, и всякий раз являлась на свет, едва о ней забывали и раскапывали захоронения.
Теперь урок Ломоноса должен был исполнять Сколот, и Стратиг, не мудрствуя лукаво, мыслил отправить его тем же путем, хотя, как и давний предшественник, понимал, с кем имеет дело. Получившие Соль Знаний сколоты отличались строптивым характером и норовили неурочно вмешаться в мирскую жизнь, просветить, перестроить природу изгоев, опережая время и естественный ход истории. Способность управлять материями пробуждала иное зрение, доступное разве что новорожденным младенцам, когда они видят не физические предметы, явления и факты, а излучения их тонких, тончайших частей, изнаночную сторону. Но если дети вместе с зарастанием темени утрачивали его и на всю последующую жизнь сохраняли лишь атавизмы такого ви́дения мира, смутную память, некие предощущения, называемые интуицией, то у сколотов, напротив, это зрение с годами усиливалось до такой степени, что они теряли естественное зрение и уже не видели самого́ излучающего предмета. Им, ослепленным и обостренно чувствующим, сопереживающим, казалось, будто изменить природу изгоев так же легко, как управлять материями; сколотам и в голову не приходило, что этот мир – совсем иная, невещественная материя, неподвластная законам природы, и вторгаться в ее суть опасно и вредно.
Вершитель судеб считал, что подобные недостойные качества они получают от Авег, приносящих соль к Трем Таригам. Знающие Пути тоже обладали своенравием, зачастую передвигались по миру, уподобившись простым Странникам, и по дороге, переполняясь состраданием к своим соотечественникам, давали им вкусить соли. Однако тем самым не вразумляли изгоев, а чаще сводили их с ума, превращая в блаженных либо юродивых, и сами иногда попадали в руки кощейских опричников.
