Смотритель вновь занялся руками, тщательно протирая каждый палец, сосредоточенно изучая каемку обломанных ногтей. То ли обдумывал, что ответить, то ли не хотел говорить вовсе. Переступив крокодилью тушу, Егор шагнул ближе, присел рядом на корточки.
— Хорошо… Предположим нырнем мы, дальше что? Куда плыть-то, ты знаешь? Вправо, влево или вниз?
— Вниз, конечно! Какой вопрос. Суша-то там!
— А если нет там никакой суши?
— Значит, вернемся.
— Это в такой-то темнотище? Или, может, у тебя фонари имеются?
— Фонари были. Только раскокали их господа пуриты. Брали с собой на посты, понимаешь. Остался один, но слабенький. Только дело не в фонарях, мы ж не дурики малолетние, — смотритель встряхнул руками, достав носовой платок, стал утираться. — На тросах капроновых пойдем. По ним и обратно вернемся, если что.
— А вернемся ли?
Смотритель уставился на Егора долгим взглядом.
— Может статься, и не вернемся, — медленно проговорил он. Мы же не знаем, что там есть. А вдруг и впрямь город подводный? Дело-то известное, на всех мест никогда не хватает.
— Значит, бросить всех здесь?
— Ты о чем это, голуба? Никто никого не бросает! — бородка Лукича сварливо дрогнула. — Все давно сами по себе, и я тебе, мил друг, не спаситель человечества!
— Оттого, значит, помалкивал при брате?
— А чего болтать попусту! — смотритель сердито засопел. — Нечего дудеть и барабанить прежде времени. Будем ТАМ, тогда все и решим. Коли хорошо и не тесно, можно и знак подать. Жалко, что ли? Только это тоже с умом надо делать.
— В каком смысле?
— В прямом. Ты сам сообрази, прознает вдруг народец про спасение, и что начнется? Молчишь? А я тебе скажу! То и начнется, что кинутся все разом к проходу, пойдут состав за составом. Долго, думаешь, выдержит станционный узелок?
Егор, не отвечая, хмуро растер лоб.
— То-то и оно, что недолго. Раскачается станция и под воду уйдет… — Смотритель некоторое время молчал, потом вдруг неожиданно добавил: — А девчонку ты зря на поезд не спровадил, нечего ей было здесь делать.
— Причем тут я? Она сама не захотела ехать.
— Мало ли чего не хотела. Пусть бы себе ехала. Куда ты ее денешь сейчас?
Они встретились глазами, и в рысьих зрачках смотрителя Егор углядел всполохи чего-то недоброго. Бывает так иногда. Видишь человека, вроде бы знаешь, а вот мелькнет иной раз такое в глазах — и понимаешь: чужой.
— Ничего. С нами поплывет, — Егор старался говорить спокойно. — Акваланга-то три!
— Нам запасной нужен, это во-первых. А во-вторых, думаешь, она своего песика здесь бросит?
Егор опустил голову.
— Так-то, чудила! Прежде чем делать, всегда думать надобно… — Лукич поднялся. — Ладно, пошли чаевничать. Заодно покумекаем насчет погружений.
— А это как же? — Егор кивнул на крокодилий труп. — Здесь оставим?
— Куда же его девать? Да и не вынести нам такую тушу. В нем полтонны, наверное, будет!.. — старик хмыкнул. — Да ты не бойся, найдутся могильщики. Либо свои же собратья утащат, либо мыши съедят. Надо только дверь оставить открытой — и всех делов.
* * *
Койка под спиной не дрожала, и было безумно тихо. Ни грохота колес на стыках, ни скрипучего покачивания. Мало сказать — непривычно, ощущения казались фантастическими. Ему и присниться успело что-то странное. Что именно, он не запомнил, но сердце по сию пору взволнованно билось, и капелька пота щекочуще скользила от виска к уху.
Открыв глаза, Егор некоторое время смотрел в серый срез потолка. Не яшма, не змеевик, — обычный бетон, но и его хватало для разгульного воображения. Среди разводов и трещинок легко и просто рисовались батальные и космические сцены, всплывали удивительно одухотворенные лица. Триста спартанцев под градом стрел, корабль среди скал чужой планеты, мальчик, задумавшийся над письмом… Мозг, еще не пробудившийся окончательно, работал с завидным прилежанием — трудился не ради чего-то конкретного, просто изображал то, что ему нравилось.
Вздрогнув, Егор прислушался. Слабое покачивание все же присутствовало. Правда, иной природы. Там потряхивало несущиеся вагоны, здесь медлительно раскачивались высотные опоры. Волны и ветер задавали неспешный ритм, амплитуда была совсем небольшой, однако, если лежать без движений, некий глубинный маятник под диафрагмой все-таки реагировал, откликался в ответ на порывы стихий.
Неторопливо одевшись, Егор вышел в коридорчик, сунулся в дежурную комнату, где, питаемый от ветряка, гудел простенький диспетчерский компьютер. На карте-табло слабо мерцали ниточки ползущих составов. Карта показывала Европейскую зону, красная звездочка в центре знаменовала собой станционный узел, на котором они сейчас находились. Поискав глазами, Егор нашел гусеницу литерного, уносящего Горлика, Диму скрипача и брата. Скверно, что не успел попрощаться с доктором. Все же что-то с ними в последние дни произошло. На какую-то малость они приоткрылись друг другу. Да и с братом, похоже, могло все снова склеиться.
Егор неожиданно подумал, что в числе близких ему имен впервые не помянул Ванду. Действительно странно! Стоило сойти с поезда, и рана тотчас стала затягиваться. Совсем как прорубь, тронутая свежим морозцем. Может, оттого и встреча с Павлом получилась вполне теплой, без прежней натянутости?…
Егор криво улыбнулся. А что у него, собственно, было с Вандой? Да и было ли?… То есть, да, конечно, было! Пять-шесть месяцев из прошлой жизни, счастливые полгода. Им было хорошо, настолько хорошо, что они проморгали начало глобальных катаклизмов. Очнулись только когда грянули первые затяжные ливни и люди бросились с равнин на возвышенности. Паника подхватила их, закружила в неласковом смерче, просто и без усилий оторвала друг от дружки. Может, в этом и крылась вся закавыка? Оказавшись на чужбине, люди подсознательно тянутся к своему прошлому, превращая вещи минувшего в талисманы, людей из улетевших дней — в лучших друзей. Она тоже была для него подобным осколком — кусочком времени, в котором еще светило солнце и зеленели убегающие к горизонту леса? И дети — как много тогда было детей! — играющих, плачущих, дерущихся. В поездах они куда-то пропали. То есть, может, и не пропали, но, зажив серенькой вагонной жизнью, стали тихими и незаметными. Впрочем, обо всем этом он еще успеет подумать. Чтобы прошлое стало по-настоящему прошлым, от него следует отойти на приличную дистанцию. А, отойдя, по-новому прислушаться и приглядеться.
Покинув диспетчерскую, Егор вышел в коридор, рассеянно дернул себя за ухо. Заглядывая в комнаты, двинулся по станции. Тишина, казавшаяся до этого момента прекрасной, начинала настораживать. Он был здесь один, и это откровенно нервировало. И потом — куда подевалась Мальвина? Успела проснуться и вышла с песиком погулять?
