Лучше уж тут. Вообще останусь тут навсегда. Пусть они сгинут эти города с их лживой любовью! Не нужно мне ничего!»
Я сам не заметил, как ноги привели меня к обсерватории.
* * *
В фойе дед Анисий недовольно покосился на меня:
– А, Линза, опять ты? Чего носишься-то, как оглашенный, без дела?
– Митрия жду, хочу с ним обратно уехать, мы с покосом ещё не управились.
– Митрия жду, – проворчал дед Анисим, но видно было, что он доволен, и посмотрел на меня вполне дружелюбно. – Что, Линза, как на покосе- то тебе? Умучался, поди, с непривычки?
– Нормально с покосом.
– Нормально! Ишь ты! – хмыкнул он. – Ладно. Отец Окимий велел, если придёшь, к нему чтоб поднялся. Ступай!
Я пошёл к лифту.
Отец Окимий в этот раз встретил меня более участливо. Когда я вошёл, он встал из-за стола и направился ко мне навстречу. Внимательно посмотрел в глаза, как то просто переходя на ты:
– Ну, что ты решил, Олег?
– На счёт Фё, Феклиссы?
– Да, на счёт жены своей, что надумал?
– Ничего. Она мне не жена. Разводимся мы.
Отец Окимий неодобрительно покачал головой.
– Виделся я с ней. Любит она тебя.
Я вскинулся:
– Отец Окимий, это, простите меня, не ваше дело!
Отец Окимий тяжело вздохнул:
– Нельзя отталкивать раскаявшегося человека, не по-божески это, эгоизм в тебе говорит, эгоизм и себялюбие!
Я вздрогнул: «Он знает? Хотя, что я удивляюсь? Конечно же, изучил моё дело, перед тем, как запрос отправить. Тем более должен меня поддержать! Церковь против абортов. Что это он Фёку-то защищает»?
– Вот жену свою простить не можешь, а сам-то чем лучше? – продолжал увещать отец Окимий, – Если бы не она, так загубил живую душу! Она ведь тебя от греха смертного отвела, спасла. И не тебе её за грехи судить.
– Если бы она не… и не было бы ничего, я бы никогда!
– Ладно, значит обида за то, что желание твоё не сбудется сильнее любви-то. Ну, коль не любишь, так что и жить вместе, – он помолчал. Потом повернулся и пошёл за стол.
– Я бы хотел обратно с Митрием поехать, там немного мы не доделали. Нужно бы все честь по чести закончить.
Отец Окимий кивнул и поднёс браслет к лицу:
– Митрий? Ты как, отдыхаешь? Уже запряг? Так что ж не отдохнул совсем? Покушать-то успел или сходишь к Матрене в столовую? Ну, хорошо, хорошо. Тогда заезжай в обсерваторию, захватишь Олега.
– Ну, ступай с Богом, – взглянул он на меня. – Я вижу, работа тебе на пользу пошла. Это хорошо, побудь пока под началом Герасима. Закончите там все, и с ними уже воротишься.
– Спасибо, отец Окимий, – я хотел было уже идти, но обернулся: – Отец Окимий!
Он вопросительно взглянул на меня.
– А как с Феклиссой, её бы надо проводить до станции, билет на поезд взять.
– Ступай, не беспокойся, все сделаем, доедет твоя Феклисса в целости и сохранности до дома. Ступай, ступай.
* * *
Я вышел. Не стал ждать Митрия в фойе рядом с недовольно брюзжащим дедом Анисимом. Похоже у него была патологическая неприязнь ко всем праздно шатающимся. И от греха подальше, отправился на дорогу, благо день был не очень жаркий.
По небу плыли мохнатые сизые тучи, из которых изредка прорывалось солнце. Середина августа. Скоро осень. И день сегодня хоть и летний, но не душный, свежий. Прохаживаясь по дороге, я поглядывал в небо. «Надеюсь, дождь в дороге не застанет. Да непогода подождёт ещё пару дней, пока мы успеем всё сено убрать. Сарай уже забили, надо рядом стога наметать. Герасим говорил, забор поправить надо, а то зверье растащит. Да. Есть ещё дела. Надо ему помочь. Митрий хороший парнишка, работящий, но ребёнок совсем, поберечь его надо бы, а то надорвётся».
– Эй! Олег! – прервал мою задумчивость весёлый мальчишеский голос.
Я обернулся.
– Поехали что ли? – улыбался Митрий.
– Поехали! – улыбнулся я в ответ.
***
Оставшиеся дни пролетели незаметно. Герасим поправлял изгородь вокруг сарая, а мы с Митрием тем временем полностью завалили копнами сарай и принялись собирать последние стога перед ним. Я подхватывал на вилы большие охапки душистого просушенного сена, а Митрий ловко укладывал его, формируя конус. Работа спорилась. С уверенностью пришла и радость ощущения сильного молодого тела. Удивительно, как я раньше обходился без этого чувства физического напряжения, превозможения себя. Как это здорово, чувствовать усталость и спокойное удовлетворение от того, что день прожит не зря, что то, что ты делаешь нужно тем, кто рядом с тобой, и что они делают вместе с тобой тоже дело. Работа сблизила меня с Герасимом и Митрей. Мы приняли друг друга. Почти породнились.
– Ну, все, – за ужином сказал Герасим, – завтра поутру обратно. Митря, по школе-то соскучился? – и глянул на сына из-под мохнатых бровей.
– Есть немного.
– Вот пойдёшь в школу, отдохнёшь там.
Я удивился:
– Почему же отдохнёт? Учение не такое и простое дело.
– Ну, ну, книжки-то читать, да молитвы, не хитрое дело.
Я чуть не поперхнулся.
– Герасим, вот не думал, что вы атеист.
– Почему же атеист? – недовольно покосился на меня Герасим. – Совсем даже не атеист. Только Бог-то в душе должен быть, а не на языке. Вот он Бог-то, – он сделал ложкой, зажатой в руке, полукруг. Природа что тебе не Бог? Во всём Бог. Да что-то в природе не видать, чтобы что-то молилось, а просто всё живёт, как Бог велел.
– Батя, ты не прав! – горячо воскликнул Митрий, даже привскочил с места. – Человеку на то разум и дан, чтобы с Богом общаться.
– Ты смотри! – усмехнулся Герасим в бороду, зачерпнул каши из тарелки и отправил её в рот. Он жевал и весело смотрел на сына.
– Вишь, Олег, у меня сынка с Богом общается. И что он тебе сказал, можно полюбопытствовать или это ваш великий секрет?
Митрий нахохлился и сел:
– Ты ничего не понимаешь. Это потому, что ты в храм монастырский редко ходишь.
– Что мне там время-то терять? У меня своя молитва, – он снова обвёл рукой вокруг себя, – вот моя молитва, делом делается. А что толку в словах-то? Живи правильно, по-божески. Вот и будет тебе лучшая молитва.
Я с интересом наблюдал за спором отца и сына, похоже разногласия на эту тему у них были не первый раз.
– Если бы не отец Окимий, не пустил бы я тебя в школу, баловство одно! – припечатал отец.
– Угу, а может мне нравится учиться? Может я, как отец Окимий, тоже астрофизиком стану, или доктором, или ещё кем.
Герасим нахмурился и едва
