— Месье Комбье у себя? — Посетитель был незнакомый.
— Нет, — ответил Котон, как положено в таких случаях. Господина Комбье нет дома.
— Жан, — сказал посетитель, — не пользуйтесь трафаретом. Я стреляный воробей.
Швейцара звали Поль, а не Жан. Однако в Париже лакеев, таксистов, швейцаров называют общим собирательным «Жан», и поэтому швейцар Поль на кличку не возразил.
— Доложите обо мне, — говорил между тем посетитель. — По важному делу. По чрезвычайному. От меня получите чаевые, от хозяина — благодарность.
Человек действительно был уверен в себе, имел характер.
— Что же вы стоите? — повысил он голос.
— Доложу. — Котон закрыл дверь — надо все-таки проучить наглеца, пусть постоит на парадном — и пошел доложить хозяину о пришедшем.
Комбье позавтракал, готов был отбыть на фирму. Швейцар застал его на пороге кабинета.
— Кто такой? — спросил он у швейцара, едва тот доложил о посетителе.
— Просит обязательно его принять.
— Все просят, Поль.
Швейцар вспомнил о чаевых, обещанных посетителем, благодарности, которую тот напророчил ему, и, немного перефразируя слова неизвестного, сказал хозяину:
— Говорит, что вы будете ему благодарны.
— Благодарен? — переспросил Комбье.
— Да, хозяин, — подтвердил Поль.
Мужчина вошел, когда Комбье сидел за столом, перебирал бумаги, показывая, что он занят.
— Доброе утро, — сказал посетитель. — Мне нужно с вами поговорить.
— С кем имею? — спросил Комбье, откладывая бумаги.
— Профессор. Психолог, — ответил посетитель, снимая шляпу.
Комбье указал ему кресло. Профессор сел. Был он невысок, сутул, с костистым лицом, выпяченным вперед подбородком.
— Спешу, — откровенно сказал ему Комбье, приглядываясь, однако, к профессору и прикидывая, с чего бы ему быть благодарным этой не совсем симпатичной личности.
— Я насчет вашего сына, — сказал профессор.
По лицу Комбье пробежала гримаса, точно его ударили. Сын был его страданием. Единственный отпрыск родился дебилом. Профессор заметил гримасу на лице хозяина кабинета.
— Месье, — сказал он, — я ведь тоже отец…
Комбье отложил бумаги, что-то в профессоре было. Может, он внушал надежду, за которую следует ухватиться?..
— Что вы можете сделать? — спросил он профессора.
— Все, — ответил тот.
— О?.. — воскликнул Комбье.
— Я его вылечу, — ответил профессор. — Сделаю полноценным. Больше — сделаю талантливым.
С минуту Комбье и профессор смотрели друг другу в глаза.
После этого они час разговаривали.
Потом посетитель ушел довольный — так определил швейцар Поль. У самой двери посетитель сунул в руку швейцара бумажку в пятьдесят франков.
Это совсем пустяк. Профессор уносил в кармане чек на полмиллиона франков. Поль, конечно, не знал об этом, но своими пятьюдесятью остался доволен.
Десятью минутами позже Комбье выходил через парадное к ждущему его автомобилю. По пути он сказал швейцару очень довольным тоном:
— Молодец, Поль.
Аппарат Бертье работал незаметно, но деятельно. Были подняты на ноги тайные агенты, осведомители — раскрыты все глаза и навострены уши. День самого инспектора начинался с приема донесений, рапортов, кончался подведением итогов и составлением перспектив на ближайшие сутки, неделю.
Вменено в обязанность расследовать случаи потери людьми памяти. Каждый из пострадавших ранее взят под надзор. Фиксируются его поведение, настроение, среда, в которой он находился, разговоры. Все необычное во вверенном Бертье районе тщательно изучается. Заведует этим Франк.
Бертье старается найти причины. Но как и в первый день по приезде из отпуска, папки, как он их ни вертел, ни изучал, ответов на многочисленные вопросы не давали.
Факты были. Фактов сколько угодно.
Бертье ходит по кабинету. По звонку немедленно берет трубку. Слушает, иногда запишет несколько слов на листке бумаги.
После Жерара трагические случаи прекратились. «Прекратились ли они совсем?» — думает Бертье. Что-то в подсознании говорит ему: нет. Но дело даже не в этом. В сумме всех случаев чувствуется система. И злой умысел. Может, умысла нет? Есть, подсказывает Бертье опыт. Подсказывает профессия. Но для чего погублены люди? Молодые, полные творческих сил? Мало того что погублены — Бертье ждет другого. Оно пугает его не меньше, чем происшедшее до сих пор. Что это будет? Трудно сказать. Мысль зародилась в мозгу у инспектора, но не нашла еще подтверждения. Чудовищная догадка. Никто из помощников инспектора тогда, в кабинете Шуана, в нее не поверил. Но мысль сидит в голове у Бертье. Продолжения надо ждать. Продолжение будет.
Жертвы не могут рассказать о себе. Настоящее их положение видеть можно. Бертье знает о каждом.
Все же он подходит к телефону, набирает номер.
— Шуан, — спрашивает, услышав отклик, — как Жерар?
— Учится читать и писать, — скороговоркой отвечает Шуан, видимо, занят. — Умственный уровень на грани четырехлетнего малыша. Интересуется конфетами, трехколесным велосипедом. Требует маму. Когда из Тулузы приехала мать, не узнал. Естественно, старухе семьдесят лет.
— Что еще? — спрашивает инспектор.
— У меня доктор Лувель, который знает все три моих случая.
Через полчаса Бертье беседует с доктором.
— Да, — говорит Лувель. — Случаи идентичны. Подобного в моей практике — и у других тоже, как мне известно, — не наблюдалось. Почти полная амнезия. Опыт, способности испаряются, исчезают. Остаются воспоминания детства да безусловные, данные природой рефлексы. Поражает беспомощность этих людей. Они не узнают близких, не знают телевизоров, авторучек… Какие предположения можно тут сделать?
— Об этом я вас и прошу, — напоминает Бертье.
— Еще минутку, — просит Лувель, продолжает: — Огюст Жерар постоянный мой пациент. Вот графики его мозговой деятельности.
Доктор кладет перед инспектором две длинные полоски бумаги.
— До, — указывает на размашистые острые пики первого графика. — После, — показывает второй график с вялой волнообразной линией. — График дебила. А какой был адвокат Огюст Жерар!
С минуту Бертье глядит на графики. Потом поднимает глаза:
— Говорите, что опыт, способности исчезают у человека. А не могут ли они появиться у другого, доктор Лувель?..
Они глядят друг другу в глаза — Лувель и инспектор. Кажется, понимают друг друга. Затем психолог откидывается на спинку кресла.
— Да-а… — произносит он.
Супруги Флоранс осматривали сервировку стола.
— Нет, Ив, — говорила мадам Флоранс. — Это не розыгрыш. Я верю господину Риффо. Иначе зачем бы ему нас беспокоить? Жюли-и!
