— Но на этот экспонат выделялось только две недели, — настаивал лаборант. — И профессор это знал.
— Ну и что же? Я не мог тогда предугадать, что не сумею закончить свою работу в такой короткий срок. Я не предсказываю будущего, доктор Хоскинс. Две недели, три, четыре — главное, чтобы задача была решена, не так ли?
— Задача состоит в том, профессор, — сказал Хоскинс, — что наши возможности ограничены. Стасисных пузырей у нас не так много, а работы непочатый край. Так что экспонаты приходится постоянно менять. Ваш медный колчедан отправится туда, откуда был взят. На этот пузырь у нас записана целая очередь.
— Вот и пусть пользуются, — горячился Адамевский. — А я заберу свой экспонат и закончу работу у себя в университете. Затем сразу же верну вам образец.
— Вы же знаете, что это невозможно.
— Кусок медного колчедана! Камень весом три килограмма, не имеющий никакой ценности! Почему невозможно?
— Нельзя расходовать энергию! И вы это знаете. Ничего нового я вам не сказал, так что не надо, пожалуйста, притворяться.
— Все дело в том, доктор Хоскинс, — сказал лаборант, — что он хотел вынести образец тайком, а я чуть не проколол стасис, не зная, что профессор еще внутри.
Настало гробовое молчание.
Потом Хоскинс осведомился, холодно и официально:
— Это так, профессор?
— Не вижу ничего плохого... — смущенно начал Адамевский.
— Ах, ничего плохого? — Хоскинс потряс головой. Видно было, что он с трудом сдерживает гнев.
Рядом со стасисной камерой, где хранился колчедан профессора Адамевского, торчал красный рубильник. От него тянулся в камеру нейлоновый шнур. Хоскинс протянул руку и решительно дернул за рубильник.
У мисс Феллоуз захватило дух: вокруг камня вспыхнул яркий свет, на долю мгновения окружив его ослепительным краснозеленым ореолом. Не успела мисс Феллоуз зажмуриться, как свет погас — а вместе с ним исчез камень. Исчез, как не бывало. Стол опустел.
— Что вы сделали... — в ярости и разочаровании ахнул Адамевский.
— Можете очистить камеру, профессор, — прервал Хоскинс. — Ваше разрешение на работу в стасисе аннулируется.
— Подождите. Вы не можете...
— Извините, профессор, могу. И сделаю. Вы нарушили самый строгий наш запрет.
— Я обращусь в международную ассоциацию...
— Обращайтесь куда хотите. И увидите, что в подобном случае никто не заставит меня изменить свое решение. — Хоскинс, оставив профессора протестовать попусту, подчеркнуто повернулся к мисс Феллоуз. Она наблюдала за всей этой сценой с возрастающей неловкостью, надеясь, что ее сигналка сработает и даст ей предлог уйти.
Хоскинс весь побелел от гнева.
— Сожалею, что нам пришлось прервать экскурсию столь неприятным образом, мисс Феллоуз. Но иногда подобное случается. Если хотите посмотреть еще что-нибудь... если у вас есть вопросы...
— С вашего разрешения, доктор, — по-моему, я видела достаточно. Пора, пожалуй, вернуться к Тимми.
— Но вы ведь вышли всего...
— Наверное, мне все равно пора.
Хоскинс в нерешительности шевельнул губами и наконец сказал:
— Может быть, вы свяжетесь с мисс Стретфорд и спросите, как там Тимми? И если все в порядке, задержитесь еще ненадолго? Я хотел бы пригласить вас на ленч, мисс Феллоуз.
24
Они направились в столовую компании и прошли в нишу, предназначенную для руководящего состава. Хоскинс раскла-нивался на все стороны и непринужденно представлял всем мисс Феллоуз, она же чувствовала себя крайне неловко.
«Что они подумают, увидев нас вместе?» — беспокоилась она и отчаянно старалась придать себе самый деловой вид. Сейчас она жалела, что сняла сестринскую форму. Форма была ее броней, форма демонстрировала миру профессию, а не личность.
В меню столовой никаких деликатесов не предлагалось. Салаты, сандвичи, фрукты, рогалики — вот и все. Это и к лучшему — мисс Феллоуз не привыкла к изысканным обедам, да еще в середине дня. Много лет проработав в больнице, она предпочитала столовскую пищу всякой другой. И сейчас поставила на поднос самое простое: зеленый салат с клубникой и апельсинами, пару ломтиков ржаного хлеба, бутылочку пахты. Сев за столик, она спросила Хоскинса:
— И часто у вас бывают такие случаи? Как с профессором?
— Это было нечто новенькое. Нам, конечно, часто приходится доказывать людям, что нельзя уносить с собой экспонаты по истечении установленного срока, но впервые кто-то попытался сделать это на самом деле.
— Могло бы произойти что-то ужасное с... э-э... с балансом темпорального потенциала?
— Совершенно верно, — сказал Хоскинс, довольный тем, что она правильно запомнила термин. — Мы, разумеется, постарались предусмотреть подобные случайности, и у нас имеются аварийные источники энергии, чтобы возместить утечку в случае изъятия объекта из стасиса. Но нам вовсе не улыбается израсходовать годовой запас энергии за долю секунды. Мы не можем себе этого позволить: случись такое, и нам придется на много месяцев остановить всю работу, пока не возместим издержки. Да еще, в довершение всего, сам профессор находился в камере в момент прокола стасиса.
— Ас ним что могло произойти в таком случае?
— Мы проводили опыты с неодушевленными предметами — ну, и с мышами тоже. Все, что находится в пузыре в момент его прокола, исчезает.
— То есть возвращается обратно в прошлое?
— Очевидно. Все это, так сказать, уносит с собой объект, который мгновенно выталкивается в свое естественное время. Такова, во всяком случае, теория, и у нас нет оснований в ней сомневаться: объект, который возвращается на свое место в пространственно-временной матрице, создает вокруг себя такое мощное силовое поле, что захватывает все находящиеся вблизи. Ограничение массы действует, похоже, только в одном направлении. Окажись в той камере с колчеданом слон — и его затянуло бы в прошлое вместе с камнем. Даже и думать не хочется, что сталось бы тогда с законом сохранения энергии.
— Но лабораторный стол остался на месте, — заметила мисс Феллоуз.
— Да, — усмехнулся Хоскинс-— И пол тоже, и окна. Некоторые ограничения все же существуют. Здание наши возвратные рейсы, как видите, не снесли. Поле не обладает достаточной силой для захвата того, что закреплено на месте. Оно уносит лишь то, что плохо лежит. Поэтому внутри стасиса у нас все к чему-то приделано, и это тоже стоит нам немалой возни.
— Но профессор ни к чему не был приделан.
— Вот именно. Этот идиот улетел бы со своим камнем прямо в плиоцен.
— Вот был бы ужас.
— Надо полагать. Я бы, впрочем, не стал его слишком оплакивать. Раз он такой дурак, что нарушает правила и в итоге оказывается в неподходящее время в неподходящем месте, то так ему и надо. Но в конечном счете пострадали бы мы. Представляете, какое дело раздули бы против нас?
