Короче говоря, второй акт представления я им сорвал. Они, гады ждали, что я клюну на предложение противника сотрудничать с ним, действовать против России, и тогда бы, дай я свое согласие, открылись и согнули меня в бараний рог.
Встреча с Валерусом не состоялась. Но вскоре из тренировочного городка разведчиков, где все было, как в Америке, меня тихо выдворили. Я оказался в маленьком городишке среднерусской полосы. Расписки о неразглашении на этот раз с меня почему-то не взяли. Но… обжегшись однажды на молоке, я решил по собственной инициативе дуть на воду и названия городка не раскрывать — какараз?
Действительно — какая разница. Важно совсем другое — в городишке имелся аэроклуб, куда я и получил назначение. Тут не было дикой островной оторванности от настоящем жизни, вроде бы за мной никто особо не доглядывал, но сразу же одиночество навалилось тяжким грузом. Спасало общение с курсантами. Эти молодые ребята, не утратившие романтической веры в небо, сразу сделались мне вроде бы родными. Мое дело было не столько летать самому, сколько руководить полетами, налаживать методическую работу, контролировать инструкторов, проверять курсантов перед первым самостоятельным вылетом. Но я, признаться, откровенно манкировал своими обязанностями и при каждой самой малой возможности летал, летал и летал. У меня не было группы курсантов, но я регулярно высаживал инструкторов из их кабин:
— Отдохни-ка малость, а я слетаю…
И те, уж не знаю, насколько понимали меня, но подчинялись: начлет велит, куда деваться.
Однажды начальник аэроклуба, пожилой отставник, отвоевавший командиром эскадрилий в Карелии, даже сказал мне:
— Слушай, Максим, — мы как-то сразу и легко перешли с ним на ты и держались так, будто были фронтовыми побратимами, — а не разжаловать ли тебя в инструктора? Неужели ты еще не налетался? Стоит ли так изнуряться — восемь полетов в зону и молодого укатают, а ты ведь не мальчик…
— Воля твоя. Можешь разжаловать, я не заплачу.
— То-то и оно — воля не моя, Максим, и, думаю, ты об этом знаешь не хуже меня.
Вечером я написал письмо, которое так и не отправил. Оно случайно сохранилось и могу приложить его в подлинном виде.
«Добрый день, Валя! Писать — не моя стихия, да и уверенности особой, что письмо дойдет нет. И все-таки — лети с приветом, вернись с ответом! Мне бы радоваться: живу на самом краю летного поля. Рядом рощица чисто березовая. По осени, думаю, будет в ней прорва опят. В чужой избе я занимаю комнату с терраской, квартиру мне снимает аэроклуб. Сортир описанию не подлежит. Мыться бегаю на речку, пока позволяет погода. Тут тихо — только самолеты и пчелы гудят, комары тоже вечерами подают голос — одиноко. Тебя нет рядом. Влюбиться, хотя бы условно, не вижу в кого. Одно радует — летаю почти каждый день, стараюсь всю смену не вылезать из кабины. Показываю ребятишкам основы настоящего пилотажа. Надеюсь, не без пользы стараюсь. У меня метод простой: смотри и делай, как я. Вот бы ты могла их подучить чистоте исполнения! Машины, к сожалению, сильно поношенные, ремонтированные без счета, приходится соблюдать осторожность в отношении допустимых перегрузок.
Начальник аэроклуба — мужик свойский. Он старше меня лет на пять, а может даже и больше. У нас с ним понимание не совсем полное, так он охотно «принимает на грудь» до килограмма запросто, а я как и прежде избегаю. Иногда даже жалею: всю жизнь в авиации, а водку употреблять толком не научился. Плохо я переношу ее… Жалею: тут в самый бы раз тихо-тихо спиваться…
Да что это я все о себе и о себе. Ты как, подруга? Летаешь? Где? Какие виды? Сегодня я с новой силой ощущаю, если нет никаких видов — это не жизнь, а всего только существование.
Известно ли тебе, как погиб Игорь Александрович? Часто его вспоминаю. Правильный он был мужик. А вот как накрылся, не знаю. Живым очень важно знать, как погибают их коллеги, товарищи, друзья — чужие ошибки должны учить, они могут способствовать долголетию живых пилотов. Согласна?
Мой адрес на конверте. Будет охота, напиши, ответь. А будет большая охота — приезжай, подруга. Не так далеко до меня — поездом три часа с половиной.
Думаю: какараз, где жить, вот, с кем жить — это другое дело, это далеко не какараз.
Целоваться и нежничать я не приучен, ты знаешь, а в письме и совсем глупо изображать нежности, так что коротко — Будь! Максим».
Как вышло, что письмо осталось не отправленным Вале, теперь уже и не могу вспомнить. Скорее всего закрутился, когда вдруг узнал, что мне предоставлены шесть соток под застройку. Возникла проблема номер один — бутылки! Первый вклад сделали курсанты когда узнали о моей затее. Ребята натащили буквально целую гору бутылок и совершенно искренне предлагали дальнейшую помощь в строительстве стеклянного домика — дворца Робино. Во избежание кривотолков я старался, конечно, не эксплуатировать ребят, но и не скажу, что совсем отказался от их содействия.
Финансовые возможности оказались в тот момент не самыми лучшими, а надо было для начала работы закупить цемент и кое-какие еще материалы. Но я не унывал. Великий человек Ассен Джорданов, летчик, гениальный авиаконструктор, автор многих книг, в том числе и книги «Ваши крылья», сказал: «Приняв решение, даже худшее из возможных, не изменял его». Решение я принял давно — еще на островной базе и не собирался его менять. Терпения должно было хватить. Пусть бутылок и цемента пока маловато, но на фундамент как раз впору. И я начал работу. Фундамент мог, по моим соображениям, вполне перезимовать и подтвердить, так ли я веду дело. Стеклу в земле ничего не сделается, оно, как известно, не гниет, никакая инфузория его жрать не станет, словом, я поднял флаг великой бутылочной стройки и сразу повеселел.
В это время я сделал интересное, думается, наблюдение. Можно побить десять мировых рекордов, совершить три тарана и уцелеть, можно сбить полсотни самолетов противника и через какое-то время оказаться в полном забвении. Слава — самая неустойчивая материя на свете! Спросите у ста прохожих, как имя отчество Пугачевой, и большинство ответит, не задумываясь, — Алла Борисовна. Спросите у тех же людей, как звали Покрышкина? И едва ли не половина поинтересуется: «А кто это такой?» Не подумайте только, что я претендую на известность. Ни в коем случае. Но стоило по округе расползтись молве, как на мой участок толпой поперли любопытствующие. Серьезно — из бутылок? И будешь в этом доме жить? Ну-у, ты даешь!
Сам я как-то не оценил ситуацию, больно неожиданно все складывалось, а вот один из моих добровольных помощников, совсем зеленый еще пилотяга, догадался и подсказал:
