Директор производства, жучков и паучков, или, точнее, председатель промартели, смотрел на расходившегося изобретателя с кривой улыбкой. Ну и чудак! Настолько заизобретался, что уже спрашивает, как пахнет мечта!
- Успокойтесь, Павел Иванович, - мягко уговаривал его гость. - Мы запросим главк, вам самому не придется решать. А пока хотелось бы получить образец. Вот и бумажка...
Неизвестно, как бы в данную минуту ответил Курбатов, но в кабинет вошел Багрецов.
- Я стучал, Павел Иванович, а вы, наверное... - Вадим не договорил. Товарищ Медоваров?
Пришлось поздороваться.
- Не ожидал вас здесь встретить, - процедил Вадим.
- Я тоже не ожидал, золотко, - в тон ему ответил Толь Толич, которого так называли все от мала до велика. Было видно, что и он нисколько не рад этой встрече.
После того как по милости Толь Толича изобретатель карманной радиостанции Багрецов чуть не оскандалился, они не встречались. В отношении Багрецова Толь Толич допустил маленькую оплошность и с треском вылетел из института. Произошло это, как говорил Толь Толич, из-за "недооценки роли общественности". Своим приходом Багрецов напомнил об этом Медоварову.
- Так как же насчет образца, Павел Иванович? - льстиво спросил Толь Толич. - Что мне доложить руководству?
- Никаких образцов!
С обиженной миной Толь Толич стал собирать брошки, клипсы, пластмассовые браслетки и складывать обратно в чемоданчик.
- Однобоко смотрите, Павел Иванович. Энергетика - дело, конечно, важное, тяжелая промышленность - основа основ. Но кто же будет удовлетворять возросшие эстетические потребности народа? Без этого не проживешь. - Толь Толич подкинул на ладони горсть брошек. - Каждому свое, Павел Иванович. Ну, а что касается образцов сырья, то уж как-нибудь добудем. Вы не представляете, сколько можно сделать пуговиц из одной отработанной плиты! Экономика тоже кое-что значит.
Чтобы не вспылить, Курбатов повернулся к Багрецову.
- Я вас слушаю. - Но, раздраженный наглостью Медоварова, ничего не понял из того, что говорил Багрецов. - Вы с ним знакомы? - спросил он, когда Медоваров скрылся за дверью.
- Встречался в Москве. Потом в экспедиции.
Получив разъяснения по некоторым техническим вопросам, Багрецов ушел, а Курбатова вновь охватили сомнения. Не этому ли деятелю промкооперации был передан третий осколок? Багрецов знает его хорошо, и неловкость, которую он никак не мог скрыть при встрече в кабинете, подчеркнутая сухость в обращении не маскировка ли все это? Ведь пуговичной артели для опыта нужен порядочный кусок плиты. Не тем ли озабочен Багрецов? Курбатов хорошо помнит, как тот смутился в лаборатории, когда его застали за распиливанием плиты. Все, все вертятся вокруг зеркального поля, все ждут, когда ослепнут ячейки. Неужели придет это страшное время? Неужели плиты будут годны только на пуговицы? * * * * * * * * * *
Кучинский знал, что отступление бессмысленно. Правда, еще многое может измениться, но комиссия по распределению молодых специалистов обязательно учтет заявку Курбатова. Придется Жоре оставаться здесь или зимовать в какой-то паршивой деревушке, где нет ни веселого общества, ни театров, ни вернисажей, ни теплого бассейна для плавания, ничего. Неужели он, бедный Жора, словно Гулливер, привязанный за волосы ко всем этим местам, как к колышкам, действительно останется лысым?
Выхода не было. Твердые убеждения Курбатова в необходимости "холодного воспитания" не оставляли никаких надежд. Самое главное, что Павлу Ивановичу ничего не стоит доказать отцу преимущества и широкие перспективы, открывающиеся перед молодым ученым, если он работает в лаборатории, которая находится у черта на куличках. "Не выверяешься, - с тоской думал Жора. - Отец не поддержит. Человек он мягкий, уговорить нетрудно. Влип как миленький. Нечего было напрашиваться". Оставалось лишь мечтать, что Курбатов провалится со своими опытами и ему не разрешат строить новую лабораторию.
Жора бесцельно пошел по дорожке вдоль зеркального озера. В нем он видел домик высоковской лаборатории, кругом заснеженные бескрайние поля или (что ничуть не привлекательнее) скучные горячие барханы. Зрело единственное решение, и он цеплялся за него, как за чахлый кустик саксаула, чтоб не сползти вниз, под горку.
Возле распределительной коробки шестого сектора Жора увидел Бабкина. Он сидел согнувшись на корточках, измеряя напряжение. Рядом стоял прибор, похожий на серебряный кубик с цветными кнопками.
- Здорово, старик! - с деланной веселостью приветствовал его Жора. - Много вчера наработали?
Бабкин поднялся, расправил спину и равнодушно ответил:
- Без тебя обошлись.
Жора доверительно взял его под руку.
- Присядем, старик. Дело есть.
Тимофей воспротивился. Он еще не закончил работу.
- Есть дело - выкладывай, нет - до свидания.
- Шут с тобой! - согласился Жора и оглянулся по сторонам. - Поговорим как мужчина с мужчиной. Я тебе, старик, прямо скажу, что из всей вашей неразлучной пятерки ты единственно благородный человек. Остальные - мура.
Это не понравилось Тимофею. Мало того, что Жорка оскорблял его друзей, но точно в таких же выражениях он вчера льстил Лидии Николаевне. Из всех пятерых только она была благородной, только она заслуживала дружбу Кучинского.
- Через час ты побежишь к Димке и скажешь, что он самый благородный, единственный твой лучший друг, - едко усмехнулся Тимофей и вновь занялся распределительной коробкой.
Кучинский, видимо, не ожидал такого отпора. "Мальчишка на приманку не клюнул, - с огорчением подумал он. - Странно, вчера Михайличенко и глазом не повела, когда я ей насчет благородства высказывался, а сама Бабкину растрепалась. Никому нельзя верить. Все ангелами хотят быть. Плевать я на вас хотел!"
Однако у Жоры были свои планы, и ему не хотелось ссориться с Бабкиным.
- За что ты на меня окрысился? - жалобно проговорил он. - Что я тебе сделал, старик? Могу я ошибаться или нет? Могу. Так и вчера получилось. Думал - она девочка настоящая, оказывается - ничего подобного. Поговорил с ней без дураков, начистоту и разочаровался. Может, я не прав, по мое такое мнение... Вот и все.
Бабкин сдвинул кепку на затылок и нехотя поднял голову. На лице Жорки застыла искренняя печаль. Ничего, мол, не поделаешь, тяжело ошибаться в людях, но разве я виноват? Его когда-то ярко-зеленая шляпа выгорела на солнце, стала скромной, поля стыдливо опустились, и весь его облик выражал чистосердечное раскаяние и покорность.
- Тебе до Лидии Николаевны расти и расти, - тоном старшего сказал Бабкин, разматывая шнуры от вольтметра. Кучинский досадливо щелкнул пальцами.
- Оставим Лидию Николаевну в покое. Дело, старик, не в этом. Тут одна довольно скверная петрушка получилась. - Он поморщился, снял шляпу, стряхнул песчинки с ее пожелтевших полей. - Ты иногда бываешь у начальника...
