А я? С тех пор, как вырезали желчный пузырь, работы заметно поубавилось, и я по свободе все думаю, думаю. Такие возможности, такие многообещающие предпосылки... Ночи провожу без сна. Этот алкоголик не бережет ничего, что создавалось с таким трудом, печень вконец разрушена, цирроз. Я с грустью вспоминаю, как тщательно выращивали мы каждую клеточку, чтобы получить лучшую в мире печень - и она была такой, могу поклясться.
Единственная надежда на нашу смену, на гены, созревающие в этом ублюдке, провалилась; он может плодить даунов. Мы потерпели страшную катастрофу, неизвестно в какой день - то ли когда он впервые напился, то ли когда начал бесконтрольно врать, а может, когда связался со своей первой женой, с ее непобедимым укладом наседки-хищницы. Мы оказались бессильны против его окружения. Сделанное нами изнутри представлялось безупречным, снаружи, однако, оказалось страшно уязвимым. Почему?
Ведь иммунитет, спорт, общая здоровая конституция...
Нам остается лишь медленно перерождаться в жировую ткань и погибать в этом тучном, заживо разлагающемся организме. В чем же наша вина, что просмотрели мы, чего недоучли?..
НЕКРОЛОГ
С нормальными чувствами сообщаем о случившейся на днях своевременной и достаточно заслуженной кончине магистра Пиотровского А.Г.
Как известно, магистр подвизался на поприще псевдонаучного ответвления фундаментальной академической дисциплины, именуемой популярно "стогастика" и занимающейся, в основном, вопросами нематематических преобразований. В сферу стогастики, таким образом, входят идеальные объекты, в принципе неформализуемые и не обладающие явным количественным выражением. Магистр Пиотровский, имея дело с умозрительными сущностями, такими как "совесть", или же "абсолют", весь свой немалый, надо признать, потенциал сосредоточил на прохождении заведомо тупикового пути, а именно: определении объема, так сказать, и формы этих сугубых условностей, представлении таковых в наглядном виде, скажем, на экране дисплея, и вообще рассматривал последнее как оперативный материал. В представлениях покойного магистра гипотетическая область воображения занимает чуть ли не главенствующее место, обнимая собою целый космос, а часто и далее. Основной принцип его, не раз опровергнутый ведущими стогастами страны, звучит так: все сущее - воображено, следовательно, воображенное, химера есть все то, что мы привыкли полагать твердой реальностью. Пиотровский утверждает (заблуждаясь, разумеется), что мир был воображен однажды верховным существом и населен субъекто-объектами этой вселенской фантазии (это мы с вами!), способными, в свою очередь, на автономное воображение, т.е. на создание иллюзии внутри иллюзии. Выражение "искра божья", по магистру следует толковать буквально, как вторичную частицу изначального творения.
Гроб с останками покойного будет помещен в боеголовку ракеты и выстрелен в пространство.
УРАГАН ДЖИНО
Перед этим Шкляр помнит немногое - вечереющая улица, по которой спешили они с женой, обремененные какой-то ношей, покупками, снедью, вроде помидор, а почему спешили - рядом совсем, за флагштоком горсовета громоздилась туча, темная до трупной фиолетовости, и оттуда рокотала, близилась немолчная канонада грома, но - без молний, что необычно. И еще помнил, жена еще воскликнула, оглянувшись - о, ураган! И после этого впечатления Шкляра недостоверны.
В частности, откуда взялась столешница, в которую он вцепился смаху, в момент проваливания - ведь сперва показалось, что они ухнули в какую-то шахту под брусчаткой и камнем летят ко дну, в кромешной тьме, в куче хлама и обломков - когда вдруг его на какой-то миг вытолкнуло из этой шахтной черноты, и в ошеломленном сознании запечатлелись громады сизых туч, а в просветах - кварталы уходящего вниз, убывающего, уменьшающегося города. И снова - совершенно однородная, непроницаемая толща тумана, и в ней как-то захребетно это ощутилось - кружило его, закручивало по гигантской дуге, так, что дух спирало и не было сил даже заорать. Шкляр перевалился набок на своей столешнице (она дрожала и гудела от напора воздуха, словно бубен), и, вцепившись в ее края, будто распятый, несся в этой тьме, среди адских завихрений, то швырявших в неисповедимые низины, то опять взметавших его вверх, подобно камню из пращи. К тому моменту до Шкляра дошло, что их захватил вихрь, смерч, они попали в смерч.
Меж тем постепенно светлело и развиднялось вокруг, и тут лишь выяснилось, каким бешеным движением был Шкляр окружен и заверчен. И удивительно в этот момент - ужас и чувство неминучей гибели сразу как-то улетучилось. - Покой, - сказал он сам себе, хотя все вокруг, повторяю, неистовствовало. Облачные массы, скручиваясь в жгуты, завивались вверх, где в зените редкие облачка, сбившись в кучку, вертелись грациозно, мирно, словно пенка в кофейной чашке. Но вот, вылетев на периферию, они (Шкляр и столешница), оказались под темно-синим чистым небесным куполом, высоко над облачным морем. "Сейчас замерзну насквозь, за считанные секунды, - подумал он, - и оземь грохнется мертвая ледяная глыба. Самый, вроде, безболезненный переход в тот мир (это Шкляр соображал насчет замерзнуть), но никогда не думалось, что так... своеобычно, что ли". Но холода не ощущалось, чувствовалась чуть ли не жара, как из духовки, этот смерч, видать, захватил гигантские объемы нагретого воздуха. Шкляр мчал на своем плотике-доске по направлению к заходящему солнцу, но его все время сносило к центру тайфуна, к пресловутому "глазу бури"; спустя некоторое время Шкляр понял, что описывает гигантскую спираль, радиусом в десятки километров. Розовые закатные громады вспучивались там и сям, творили все новый небесный ландшафт.
"Здесь должны водиться ангелы", - подумалось. Он взглянул вниз, в блеклую темень облачности, объявшей все под доскою, уходившей за горизонт, и лишь теперь заметил, сколько разного добра вознеслось в небеса с этим вихрем - прямо таки целые реки и скопления всякого скарба проносились под ним, от цветных полотнищ рваных очертаний до шкафов и диванов, издали, вроде, неповрежденных, но при ближайшем рассмотрении искореженных до неузнаваемости. Масса побитых мелких предметов, неопределимых издали. И, как венец всего, подобная гигантской летучей мыши, кружила над тучами огромная железная кровля, вместе со всем своим стропильным остовом. Там, похоже, копошились люди.
- Эй! Э-э-э-э-э-й! - послышалось Шкляру.
Кто мог тут кричать? Он глянул туда-сюда и заметил вдали трепыхавшийся зеленый лоскут, в котором с большим трудом признал жену. Жена? Он начисто забыл о ней с момента катастрофы, и теперь с изумлением, будто заново узнавая, смотрел, как она стремительно приближается к нему по пологой дуге, сноровисто пользуясь распяленным подолом, работая руками (мы, так уж повелось, обречены на какую-то роковую смехотворность в самых страшных обстоятельствах).
