Этот паноптикум озаряет металлическим свечением четверка расположенных в зените мужских, как бы налезающих друг на друга профилей, которым анонимный ваятель придал черты неотразимой добродетели. Все они, от пары впередсмотрящих бородатых патриархов, от головастого лысого трибуна до усатого озабоченного осетина, выглядят на диво надежно и положительно, зато Хрущев, с широкой и мягкой, словно ягодицы, физиономией, представлен неуважительно - его лик выпирает, подобно тесту, из округлого экрана допотопного черно-белого телевизора с ножками на колесиках. В отличие от прочих, недвижных персонажей, телевизор довольно резво разъезжает по цепочке дворов, ловко виляя меж восковых групп.
Само собой, здесь много лиц, каких я даже не берусь угадать, есть и такие, что знакомы смутно; некоторые, вроде бы, знают меня куда лучше, чем я их, обращенная ко мне приветливость озадачивает и вызывает неловкое чувство. Хотелось бы узнать, кто эта девочка в матроске, с ранцем за спиной, или же этот, с волчьим лицом, чахоточный в берете - но внимание опять отвлечено, отторжено на какую-то внезапно обнаруженную невидаль гигантских размеров самолет прямо над глухой стеной соседнего корпуса, или явлением лошади - подумать только, лошади! - в наборной сбруе, отчетливой масти, но опять же, почему в этом заповедном дворе каурый битюг?
К тому же вощаному подворью относится и вовсе материальный, топографически весьма отдаленный и не особенно, казалось бы, вяжущийся со всей этой тающей конструкцией - барочный шпиль. Удивительно появление этого шпиля в моем городе бедной архитектуры - он будто вырастает на углу, на выступе обычного жилого дома постройки годов 30-40-х, не столь утробно-утилитарной, как дома нашего времени, он больше всего напоминает старомодное, потертое, но все еще пристойное пальто - и вот на нем-то этот совсем неуместный шпиль, такой себе шестигранный гвоздь абсурда, нацеленный в пустоту. Я не нахожу ему объяснения и потому правомочно смещаю его сюда. Здесь все такое.
Можно представить себе, что наше лихолетье отодвинуто куда-то отсюда безмерным - по самый небосвод - колпаком силовой защиты, сквозь который видна лишь в огромном удалении матовая полупрозрачная кремлевская башня; взглянув на нее более пристально, убеждаешься, что это и в самом деле увеличенный до невозможности флакон одеколона "Красная Москва", торчащий на многие километры из северной дымки. И тотчас же знакомый с младенчества аромат победоносно провеивает сквозь купол силовой защиты, несокрушимый даже для атомного взрыва. И здесь, в конце кирпичного тупика, я нахожу Ксению.
Возможно ли вылить любовь, как знахарки выливают из воска, опять же, "переполох", и по этой странной разлапой фигурке определить ее исток? Ее будущее? Возможно ли вообще какое-то будущее в восковом дворе, обращенном внутрь? Я не знаю, я лишь стараюсь ничего не упустить: Ксения в прямоугольном, с рельефной строчкой, пружинистая отроковница; выпускница в сером пальто; Ксения - курсистка, быстрая и дерзкая, со статью танцовщицы; Ксения усталая и подавленная небытием; Ксения - восковой персонаж, достопримечательность этих мест, по которым я стараюсь проходить, не задумываясь. Но лишь теперь я заметил, глядя в ее серые обожаемые, но невидящие глаза, я ощутил, какой меланхолической стужей, словно поземкой, здесь овевает ноги, подбираясь все выше, захватывая уже заиндевевшие колени, бедра и постепенно обесцвечивающиеся, все еще куда-то простертые восковые муляжи рук.
