Последнее слово заглушилось шумом аплодисментов и восклицаниями. Рабочий пошевелил губами, и Глаголев догадался, что это было произнесено имя «Мишутка». Рупор замолчал. Очевидно, Мишутка занял дирижерское место и поднял руку.
Маленькая комнатка наполнилась звуками. Глаголев слушал. Оркестр играл «Дубинушку». Мелодия оставалась нетронутой и лилась красивая и мощная. Но талантливая рука гармонизатора Мишутки рассыпала по мелодии нежные украшения, дала новые обороты. Это было подлинное искусство, крепкое, новое. Глаголев почувствовал, как Мишуткина музыка захватила его сразу и глубоко.
Аннушка слушала, закрыв глаза. Рабочий стоял, смотрел в рупор и улыбался. Музыка кончилась, из рупора летел громкий гул рукоплесканий, а рабочий все еще стоял и смотрел. Потом серьезно сказал:
– Вот это – да… Наш Мишутка… Аннушка… А?
– Проводи, Лука, их… – показала Аннушка на Глаголева. – Ведь им надобно на завод-то.
– Поехали, – ответил Лука и стал надевать старенький тулупчик.
Вьюга уже не мела. Небо вызвездилось. В воздухе было морозно и ясно.
Лука вел Глаголева через поле по еле заметной заснеженной тропке.
– Ты ведь эва куда загнул… Надо было у второго колодца свернуть, а ты гаку дал… Сейчас мы к заводу подойдем, только с другой стороны… Да вот еще история. Ворот там нету… А калитка заколочена. Вчерась и заколотили… Она только с весны у нас действует до снегу… Ладно… Покличем сторожа… А ты через забор полезешь.
Глаголев думал о Мишутке. В ушах еще раздавалась полнозвучная музыка «Дубинушки»… Сколько их, талантливых, молодых таких Мишуток, таит в себе рабочий класс… Самоуком и самотеком…
Лука стучал руками в забор и кричал:
– Трофим!.. Идол!.. Встречай гостя!.. Товарищ Глаголев прибыл!.. Эй!..
– Как же это… узнал меня? – спросил Глаголев.
Лука улыбнулся:
– Как не узнать… Мы своих вождей в лицо знаем. Кого видать доводилось, а тебя… – Лука докончил тише: – Тебя по усам узнал… В календаре портрет имеется… Похож. Да при Аннушке не сказал… Взволнуется, а у нее сердце слабое. После скажу, кто такой ты… – Он опять застучал в забор. – Трофим!.. Принимай!..
За забором слышались голоса и шум.
– Кажется, идут? – Глаголев протянул руку Луке. – А твоего Мишутку я подтолкну, чтобы он дальше по науке шел…
– Спасибо, – пожал Лука руку Глаголеву. – Лезь на забор. Дай-ка я тебя подсажу… Так они лестницу прилаживают… Вот так.
Глаголев взобрался на верх забора. Лука чуть придержал его за ногу.
– Слышь!.. Ты очень-то за Мишутку не хлопочи. Пусть он сам… самотеком.
За забором смеялись, кричали и хлопали в ладоши. Глаголев исчез, спустившись по лестнице. Лука пошел по тропке домой. Он спешил к больной Аннушке, которая осталась одна.
Около калитки своего палисадника Лука поднял глаза и вздрогнул.
Перед ним, прижавшись к березе, стоял и дрожал голый человек.
Это был еще июль, жаркий и душный, когда к только что отремонтированной даче, стоявшей на краю загородного поселка, подъехал извозчичий экипаж, привезший два чемодана и молодую, скромно одетую девушку. В лучах вечернего солнца ее красивое лицо отсвечивало фарфором, а выбившиеся из-под шляпы непослушные черные волосы казались синими. Из двери на балкон выглянула пожилая женщина, всплеснула руками, радостно вскрикнула:
– Илона!.. Илона приехала!..
Через секунду женщина в кухонном фартуке уже спешила с террасы к стоявшей у калитки девушке.
– Илона, мы ждали тебя не раньше среды, а ты приехала сегодня… Какая ты выросла большая…
– Тетка Глафира? А ты все такая же! Вечно варишь варенье и по ночам подаешь отцу крепкий чай? Давай поцелуемся… Чемоданы не тяжелые… Я их донесу… Я сильная… В Штутгарте по легкой атлетике у меня второй приз… Недурно?
Илона расплатилась с извозчиком и легко приподняла чемоданы.
– Ну, Глафа, показывай, куда мне идти… Мне отдельная комната? Ура!.. А там пишут, что здесь каждому для жилья дается по маленькому квадратику… Ах, это раньше? А теперь другое?
Илона бросила чемоданы на пол террасы.
– А где отец? Сидит, запершись, и даже не выходит встретить свою единственную дочку?
Глафира распахнула дверь в комнаты.
– Профессор сейчас в городе… Он прибудет сюда поздно вечером… Может быть, и утром… Он очень занят.
Илона капризно надула яркие красные губы.
– Он обещал меня встретить, а сам в городе?
– Профессор ждал твоей телеграммы, Илона.
– Я не хотела тащиться из Кенигсберга поездом и разорилась на аэро, – рассмеялась Илона и сняла шляпу. – Если отец вернется ночью, то ты, Глафа, передай… Что я хочу, чтобы он пришел ко мне, если я буду спать… Я соскучилась…
Глафира покачала головой.
– Еще бы не соскучиться… Сколько лет без родных. Ученая стала, говорил мне профессор. А у него тут дела, Илона. Постоянно в городе, только ночевать иной раз сюда приезжает… А ты иди, отдохни с дороги. У меня скоро и обед поспеет. А то погуляй. У нас тут хорошо… Воздух какой… И спокойно, тихо… В городе-то духота… Профессор решил тут обосноваться, в поселке… Скоро сюда автобусы будут ходить, прямо к даче.
Илона осмотрелась. Невысокая загородка окружала дачу и садик. Прямо шла дорога к роще, в которой скрывался дачный поселок. Вправо тянулась бесконечная луговина, перерезанная небольшими овражками. Вдали смутным силуэтом вставал город.
Дачка, очевидно, была приспособлена для зимнего жилья.
Солидная изразцовая печь обещала греть в зимние морозы. Высокий камин, два кресла, шкаф с посудой, две знакомые картины на стенах напомнили Илоне детство и отца, всегда с трубкой во рту, голубоватый дым которой заволакивал печальный взгляд серых затаенных глаз.
Да, отец оплакивал свою молодую жену, которая умерла, подарив ему дочь Илону… Илона помнит рукописные книги, старинные раскрытые грузные фолианты, рабочий стол с микроскопом, а за ним отец… Оторвет глаз от окуляра, посмотрит на дочь, погладит по голове эту маленькую синеволосую девочку, вздохнет, скажет:
– Илона… Иди к тетке Глафире… Спать тебе пора… Я приду к тебе, поцелую… А мне пусть тетка чаю крепкого подаст…
Илона подошла к книжному шкафу. Да, те же знакомые названия на корешках толстых переплетов. Она прошлась по даче и заглянула в одну комнату: узенькая походная кровать, тумбочка с лампой, раскрытый томик английского романа, шкура волка на полу и пара ночных мягких туфель. В другой комнате с большим венецианским окном – письменный стол с обычными, небрежно расставленными предметами и валяющимися книгами… На полке глобус и начатая работа по выпиливанию. Лобзик висит рядом на гвоздике. В углу – большой зеркальный шкаф, плотно стоящий на полу, словно вросший в него.
