— Но они полетят…
— Они полетят. Они обязательно полетят.
— Значит, уверены, значит, знают, что наверняка.
— Да ничего они не знают! Ничего! А если бы знали, — спохватившись он замолчал и оглянулся на дочку — не догадалась ли она — и перехватил ее сочувствующий взгляд.
Совсем как у жены. Так она смотрела, когда на него накатывала тоска. Смотрела и молчала. Жена космонавта, она знала, или полагала что знает, как тяжело и бескрыло ему на Земле.
Внезапно он с ужасом подумал, что у всех улетающих в зону синего мерцания, кроме холостяка Витьки есть жены. Жены? Они уже сейчас могли считать себя вдовами. Уже сейчас…
"Когда уйдешь, сделай это незаметно…"
Он заставил себя улыбнуться.
— А знаешь, пожалуй, я приму предложение Виктора. Ты меня уговорила. Завтра же утром отправлюсь на Лунную базу.
Юля обняла его.
— Молодец, папка, я знала, что ты все равно полетишь. А мы тебя ждать будем. Как раньше.
— Да, как раньше, — он почувствовал, что должен уйти, что не может продолжать разговор, и встал. — Как раньше…
Придя к себе, он долго стоял у распахнутого окна, вглядываясь в звездный рисунок.
Он принял решение. Подвел черту.
Он ясно видел свое будущее.
Полет к лунной базе завершится трагически. Взрыв его личного космобота, разнесет обломки в бездонной пустоте и тело космонавта Бориса Алексеевича Черных найдено не будет. Он погибнет во второй раз, теперь уже окончательно. К детям придет горе и тяжесть утраты. Но горя земного и утраты земной, обычных, в страшной сути этого слова.
Он же, слившись с энергетическим коконом, уйдет. И вновь будет нарастать скорость, и пространство расступится и чувство полета вернется к нему.
А где-то, на яростных скоростях, в бездне немыслимого пространства, будут мчать, как и он, одинокие существа, забывшие, что когда-то были едины, променявшие великий смысл жизни на безудержный гон.
Будет мчать его род.
Никогда еще он не думал о своих соплеменниках так. Они возрождались для него из мира едва различимых воспоминаний, из холодного, как космос, мира теней. И впервые за тысячи лет он ощутил к ним жалость и любовь.
Внезапно у него перехватило дыхание от мысли пришедшей в эти минуты в голову. Она казалась сумасшедшей, невыполнимой, и он отогнал ее прочь. Но мысль вернулась, а вернувшись стала единственной, заполнила все его существо.
Отныне и навсегда он будет искать свой род, чтобы объединить их, вернуть утраченный смысл.
Он будет искать.
Он понимал, как это трудно, как это немыслимо трудно. Но знал и то, что иначе уже не сможет. Он понял, что обречен, что другого пути у него нет.
Он вышел в сад, спустившись по пологим ступеням крыльца. Мокрая от росы трава обхватила его босые ступни, едва заметный ветер коснулся лица.
Он встал на колени и поцеловал Землю.
Баллада
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир.
Ф. Тютчев.
Мне вон тому сказать необходимо:
"Иди сюда и смерть промчится мимо"
А. Тарковский
День начинается со старчески брюзжащего звонка будильника. Он вспарывает тишину моей комнаты под самой крышей ("Пятнадцать монет в неделю, сударь. Деньги вперед за месяц и никаких девок. Я этого не потерплю"), возвещая, что пора просыпаться. И я просыпаюсь. Открываю глаза. Оглядываюсь вокруг. Облезлые в подтеках обои, маленькое с давно немытыми стеклами окно, даже в самую жаркую погоду я остерегаюсь его распахивать — такая вонь поднимается из колодца двора, два разномастных стула, стол, умывальник в углу — таково мое нынешнее жизненное пространство.
Конечно, я мог бы выбрать более комфортабельную по здешним меркам квартиру, но мудрые инструкции не рекомендуют этого — мы недолгие гости, появляемся неожиданно и внезапно исчезаем. В комфортабельной квартире ты на виду — прислуга, соседи по этажу — исчезновение никак не пройдет незамеченным. Другое дело, если пропадает бедняк. Мало ли что с ним может случиться: утонул, зарезали в пьяной драке, просто сбежал, потому что нечем платить. Судьба бедняка никого не интересует.
Встаю. Привожу себя в порядок и спускаюсь к выходу. На первом этаже, рядом с дверью маленькая комнатушка. Там уже сидит пана Ангелика. Хозяйка дома. Капитан на капитанском мостике. По моим наблюдениям она никогда не спит и незамеченным мимо нее пройти нет никакой возможности. Уходя утром и возвращаясь поздно ночью, я вижу всегда одно и то же — ее склоненную над бумагами голову. В ответ на традиционное: "Доброе утро, пани Ангелика", она, не меняя позы тянет свое: "М-м-м-м", тянет не разжимая губ. Означать это может две вещи: "Ты недавно заплатил за комнату, что ж, поживи еще" или "Близится срок. Не заплатишь — выгоню" Другого смысла в ее мычании нет. И всегда оно имеет угрожающий оттенок.
Сегодня своим мычанием она извещает меня, что срок очередной платы наступит через три дня. Ну, что ж, думаю я не без злорадства, через три дня ясновельможную пани ждет сюрприз. Пани даже не представляет где через три дня будет ее постоялец.
На улице кромешный ад. Жара. Жутковатый засушливый август. Дождя нет уже второй месяц и даже ночь не приносит прохлады. Еще только восемь утра, а дышать уже нечем. Пыль, одинокие прохожие.
Спасая глаза от яркого солнца, надвигаю кепку на самые брови и иду в ближайшую кофейню. Хозяин ее пан Вольдемар — двухметровая тощая фигура, седые усы при совершенно лысой голове и уродливый шрам через все лицо — приветливо машет рукой. Шрам он заработал в двадцатом году под Белостоком в удалой атаке на красноармейский разъезд. "Святая Мария, то была отчаянная рубка! Полегли почти все. Я еще легко отделался — остался с одним глазом"
Этим глазом пан Вольдемар долго ко мне приглядывался, прежде чем допустить в число приятелей. Привилегия, между прочим немалая, дающая право на кредит, чем я никогда не пользовался, укрепляя тем самым нашу дружбу, а кроме того, позволяющая сиживать в задней комнате кофейни — своеобразном клубе для избранных. В ней на ковре висит ценнейшая реликвия — шляхетская сабля, а в углу на маленьком столике раскрытые шахматы с готовыми к бою фигурами. Тут по вечерам, когда собираются немногочисленные друзья пана Вольдемара, можно услышать самое интересное — местные новости, составить из разрозненных кусочков, точно из разноцветных стекляшек, мозаику быта. Да и просто поболтать с владельцем кофейни — одно удовольствие. Нрав у пана Вольдемара легкий и веселый. Впрочем, за последние месяцы он изменился в худшую сторону. И то сказать — чему радоваться? Газеты день ото дня приносят все более дурные вести. Вот и сейчас, подавая мне микроскопическую чашку на редкость крепкого кофе, пан бурчит:
