А посмотрите вверх! Мелкие нити перистых облаков все ширятся и ширятся. Они падают на вас. Их серебристые спины подобны ребрам великанов древних эпох, заброшенным взрывом в небеса. Нити играют светом, наплывают на вас и мгновенно… прошивают стратостат влажными тенями.
— Федя! — восклицает Инна. — «Циррусы» упали вниз. Запиши немедленно моими словами — «упали вниз, рассыпались пухом».
— Мой журнал не терпит чужих восторгов, — отвечает Федя и записывает в журнал:
«Только что прошли последние облака. Высота — 9.200, давление — 231. Температура — минус 32. Шар начинает наполняться. Мурзаев включает радио. Шевченко пока без работы».
В гондоле тесновато. В девять кубических метров втиснули столько, сколько могла позволить подъемная сила стратостата. 75 научных приборов расположены по всем уголкам стен, снаружи и внутри; большинство из них самопишущие. Радиоаппаратура целиком поручена Мурзаеву и носит почетное название: станция «Ленин». Как инженеру, одному из конструкторов гондолы «Комсомола», ему доверили сложное электрохозяйство.
Мурзаев уже включает репродуктор, и на всю кабину звучит голос Горячева:
«Алло! „Ленин“. Я — Земля. Алло! „Ленин“. Я — Земля. Как чувствуете себя, товарищи, на высоте? Мы все время видим вас».
Мягкое шипение рупора замолкает.
Федя, подстегнутый волной радости, бросается к нему. Он считывает первые записи высотного журнала, и его голос, чистый и вдохновенный, слышит весь радиомир.
«Товарищ Земля! Я — „Ленин“. Поздравляю тебя с небесной трибуны и поздравляю тебя, товарищ Земля, с победой твоих советских заводов, которые создали оболочку, выковали антимагнитную гондолу и изобрели самые точные приборы и камеры».
Голос колеблет мембрану, вбирается в широкие одежды бурного электричества и молниеносно сбрасывается вниз. Врываясь в миллионы аппаратов, он вновь обретает человеческий звук.
— Советская земля, смотри в свои телевизоры! Я передам тебе панораму твоей мощи с высоты полета…
И телевизор «Комсомола» наводит свое радиозеркало на один из иллюминаторов гондолы. Перед человеческими толпами внизу плывут высотные пространства, морозная глубь ледяных просторов. Семнадцать километров воздуха ложатся прозрачной блестящей пеленой между «Лениным» и советской землей. 90 процентов всего объема его стелется синей красой в аппаратах. Что такое высота?
Это — ясное небо, попранное твоим шагом, победитель высот! Это — сплошная, ровная голубизна удивительной чистоты, какую не знали кисти лучших пейзажистов. Это — могучее сверкание солнечного спектра, переломленного в сорока градусах мороза голубым светом. И это голубое пламя не знает границ и пронизывает весь океан своими остриями. Они отразились под углом в 74 градуса в микрочастицах, занесенных сюда ветрами, взрывами вулканов и паром.
И вот теперь воздушное одеяло сверкает под тобой прозрачной глубиной, вогнутыми горизонтами, на пути к которым замерли вуали высотных облаков. На вуалях что-то заиграло, как морские волны летом. Это заиграло солнце и напомнило вам Евпаторию, подброшенную сейчас на высоту более 17.000 метров. Вы видите что-то вроде океана. Это внизу сгустился синий воздух и создал иллюзию великого Тихого океана. Облака спокойно тают в нем, как далекие льдины. Океан светится солнцем, а высотное небо начинает краснеть и багроветь. Разреженный воздух иначе отражает лучи, и угол падения в 84 градуса дает красно-синюю смесь красок.
— Итак, познакомьтесь, мои мировые товарищи, — приглашает Федя, — с ликвидированным горизонтом! Его сожрал этот океан у нас под ногами.
Горизонт действительно ликвидирован, как явление физического порядка. Горизонт — вещь преходящая и, конечно, слишком смертная для бессмертных большевиков. И Федя смеется вместе с нами. Но смех его быстро стихает.
Синяя муть воображаемого горизонта выталкивает из своего раздутого нутра острое лезвие дальних «цитрусов». Их в Москве, конечно, не видят.
Тем не менее, это — самый страшный враг воздухоплавания и древнее проклятие пилотов. Это ползет циклон, рожденный где-то в дальних уголках Европы. Синюю муть, словно скрытую серебряными ребрышками злосчастных «циррусов», заволакивает пространство в пятьсот или семьсот километров, но позади, безусловно, идут косые взмахи слоистых облаков. Их называют «альта-кумулюс». Трудно распознать стратонавтам, что теплое течение ветров, которое несет эти «кумулюсы», наталкивается на холодный фронт морозного воздуха, господствующий в СССР, и порождает вихревое волнение в низинах этой «евпаторийской синевы».
Тревога засела в голове Федора Красина. Но он не говорит о ней и дает зрителям земли панораму Москвы. Отблеск меловой равнины давно смыт синевой. Многого уже не видно, многое не узнать. Но Москва продолжает поблескивать на дне. Она раздувает над собой недвижный пузырь испарений и дыма.
Поднимись на сотню километров и то узнаешь ее по мутному колпаку!
А стратостат все несется и несется вверх. Легкая тяжесть в ногах и на сердце становится привычной, как в лифте небоскреба. Федя уступает место у телевизора Инне, а сам возвращается в свой «уголок», если уголком можно назвать закругление гондолы. Он записывает свои опасения в журнал и решает принять во внимание, что при спуске, минимум часов через шесть-семь, они встретятся с циклоном.
— А за это время — взять максимум высоты!
Мурзаев полон солидных хлопот. Он забыл о своей вечной непоседливости и углубился в управление электрохозяйством гондолы. Он включает батареи и усиливает мощность передачи. Его задача: вести переговоры с землей со слышимостью на R-10 и беречь энергию, чтобы ее хватило и на передачу, и на согревание электрокомбинезонов, и на электрическую кухню. Ведь ему, черт возьми, досталась и честь накормить команду «небесным обедом», тайну которого он намерен хранить до конца.
Одновременно он следит за динамометрами, за конструкторской аппаратурой, показывающей динамические и статические нагрузки, воздействующие на гондолу, строить которую довелось ему. И в веселом молчании он снимает на фотопленку показания приборов.
Поэтому лицо Мурзаева отражает строгое напряжение человека, скупо расходующего свои силы.
Только Инне не терпится. И она бродит от иллюминатора к физической аппаратуре и обратно, наслаждается работой на высоте. Радость все клокочет в ней, и ей все еще не верится, что она летит. Подумайте только, летит на невиданные высоты — изучать космические лучи, познавать диалектику мировых явлений, хотя ей всего 23 года, хоть она и самая молодая из всей плеяды юных ученых. И сквозь туман ей вспоминается, как она защищала свою диссертацию на тему происхождения космических лучей, как хвалили смелость ее гипотез и предположений, которые опирались на знание диалектики природы. Она со стыдом вспоминает свой научный триумф, необычный даже для советских времен. Ведь ее статьи появились во всей мировой прессе с пометкой «перепечатано из советского журнала».
