«Ну, Ордо, — подумалось ему, — только дай до тебя добраться! Ой, ё!!! Натворить такое! К чему? Что ж ты наделал, чертов щенок, сучье дитятко??!!! Кто просил тебя!? Для чего???!!!!!»
Да-Деган не чувствовал ни холода, ни ветра, ни капель, падавших на лицо. Слишком уж сильно кипело в душе. Бросив прощальный взгляд на развалины, мужчина пошел прочь по едва заметной тропе, вившейся вдоль берега. А язвительный голосок, взявшийся невесть откуда в сознании, вероятней всего принадлежавшей занозе — совести, лился уксусом, заставляя негодовать на себя.
«Что, друг мой, — подумалось ему, — хорошая была идея — сбежать, забыть, уснуть и не просыпаться? Тебе, конечно, больше всего было мило и любо — это сонное ожидание. Дождался! Сидел, сложа руки. Ну что, по вкусу перемены? Где тот мир, который ты знал? И что вообще происходит с миром?»
Негодование заставило его забыть, что он гол, словно сокол. Что никто его не ждет в неприветливо встретившем городе. Он не знал, где искать ночлег и хлеб. Но это не особо заботило.
Странное то было состояние — тоска, пополам с эйфорией, злость, перемешанная с радостью.
Свет и тьма боролись в душе, отбрасывая странные тени на лицо. На этом, юном лице можно было заметить сияние глаз, тот вдохновенный отблеск, свойственный поэтам и упрямую решимость, и мрачную твердость, проступившую в складках у губ.
Странный это был день.
Шатаясь, то ли от усталости, то ли от приторно- сладкого запаха ветра свободы, он бродил по некогда знакомым местам, не узнавая их. И горькая усмешка не сходила с губ, вкусом полыни обжигая душу.
Амалгира. Она не исчезла. Но город был призраком ему знакомого. Словно тысячелетия минули со дня, как он его покинул. Слишком часто встречались остовы сожженных домов, укрытые молодой порослью, руины, осколки. И был велик соблазн проснуться. Да только он не спал.
— Гуляешь, милейший? — произнес незнакомый голос.
— Ну, гуляю, — ответил Да-Деган миролюбиво, оглядывая с головы до пят детинушку, невесть откуда взявшегося на дороге.
— Деньги давай и гуляй дальше, — так же миролюбиво проговорил тот.
— По шее схлопотать не желаешь? — мягким голосом, соча мед и елей, откликнулся Да-Деган.
В ответ раздался дружный хохот. Из-за кустов вышли двое — молодых, сильных, встали, перегораживая дорогу.
— Деньги, — повторил первый. — И иди на все четыре стороны.
— А нет денег, — вторя, в тон, отозвался мужчина, демонстративно выворачивая карманы.
— Жаль, — отозвался один из юнцов.
— Мне тоже.
— Тебя жаль, дурина, — вновь подал голос тот. — Были б деньги, был бы жив.
Да-Деган усмехнулся. Улыбочка вышла жалящей и пренеприятной. «Ну что, подумал он, — вот и повод кой — кому кой — что начистить». Может, хоть легче станет.
Он не стал тратить время на разговоры. Плавным, скользящим движением ушел с тропы, уходя от удара нацеленной в голову дубины. Некогда все движения были отработаны до автоматизма, но ныне тело повиновалось плохо, и потому удар едва не догнал его. Разозлившись, он развернулся, встречая атаку. Поймав юнца за кисть, вывернул ее, помогая тому продолжить движение.
Время словно замедлило бег. «Что ж и славненько», — успел отметить мужчина, уронив первого и выбирая для атаки наиболее слабого из противников и направляясь ему навстречу. Ударить под дых, вцепиться в волосы, помогая рухнуть на землю — это заняло не секунды, их доли.
А ребята не ожидали подобного оборота. Видно, привыкли к безропотности жертв. Должно быть, достойных противников на побережье не наблюдалось.
Третий, несмотря на внушительные габариты, в драку ввязываться не стал, Отступив на несколько шагов, словно бешеный лось ломанулся сквозь молодую поросль.
— Поостыл? — спросил Да-Деган, поднимая за ворот с земли одного из нападавших и заламывая ему за спину руку, пригибая к земле. — Или надо добавить? Это у нас легко, можно сказать, запросто…..
— Ты сдурел что ли? — завопил юнец. — Мы ж пошутить хотели. Слышь, ты, придурок!!!
Да-Деган вздохнул. Глядя на юнца, с которого слетела шелуха самоуверенности, брезгливо поморщился.
— Еще раз услышу в свой адрес слово «придурок», — процедил он сквозь зубы, — уши отрежу. Или язык. Если ты еще не понял, могу разъяснить, что я шутить не люблю. Особенно подобным образом. Деньги есть?
— У меня?
— У тебя. Мне содержимое моих карманов известно.
— Нету.
Да-Деган тяжело вздохнул. Покачал головой. А свободная рука обшарила карманы юнца. Чуткие пальцы не обманули. Вытянув кошель, он помахал им перед носом молодчика.
— Вот теперь «нету», — заметил насмешливо. — Считай это компенсацией морального вреда, который вы мне причинили. А теперь, беги, сынок, и разъясни остальным выродкам, что нападать на меня чревато. Я ведь случайно убить могу.
Юнец, почуяв свободу, пререкаться не стал. Припустив галопом, он остановился, лишь отбежав на изрядное расстояние.
— Придурок! — крикнул издали. — Ну, дай время, я тебя встречу еще! Пожалеешь!!!
Да-Деган мягко улыбнулся. Странное это состояние, словно не раз нечто подобное было. Положив кошель в карман, он легонько пожал плечами, и зашагал, полагаясь на то, что нос его, словно нос хорошей гончей, рано или поздно приведет к какой — либо таверне, где можно будет получить хлеб и ночлег.
Подхлестнутая стычкой весело спешила по венам кровь, смывая с ощущений и мыслей туман, даря холодную трезвую ясность рассудка. И в какой-то миг Да-Деган понял, что нет смысла цепляться за воспоминания — город, в котором он бродил, ничего не имел общего с городом, который он помнил.
«Ну что ж, — напомнил он себе. — И это тоже не впервые. Сколько раз Судьба забрасывала тебя в чужие миры? И этот мир — чужой. Стоит запомнить это крепко. И вести себя соответственно».
Он перешагнул порог подвернувшейся таверны, сел за грубо сколоченный стол, достав из кошеля пару монет, покатал их по столу. Тотчас подскочил нескладный высокий мальчишка с диковато сияющими очами, улыбнулся подобострастно.
— Господин что-то желает?
— Господин желает перекусить, — отозвался Да-Деган хмуро. — И не отравиться.
Парнишка понятливо склонил голову. Умчался, а через пару минут на столе стояло блюдо с кусками ароматного вареного мяса, хлеб и бутылочка дешевого вина.
Да-Деган улыбнулся мальчишке, медленно, словно нехотя, потянулся к еде. Несколько лет пищей ему служил мох, росший на отсыревших стенах, водоросли, слизняки и улитки. Несколько лет он не мог позволить себе вспоминать о маленьких радостях домашних пиршеств. Мясо и хлеб — то была немыслимая роскошь.
