В Нунке, думал Мартин, ждет меня моя невеста. Она еще не знает, что меня выгнали. Она еще не знает, что она моя невеста. Но я надеюсь, что она меня поймет, — мне это снится. Ведь всегда понимала, разве теперь это окажется по–другому?.. Она тоже училась в Университете. Это было раньше моего, до моих злоключений… Да, помнится, она ненавидела этот город. И как только защитила свой диплом, тут же уехала домой, в Нунку, а я тогда остался здесь… Теперь она живет в Нунке. Единственная дочь, склочные и вздорные родители, квартира из четырех больших комнат, извивающийся коридор, два осыпающихся балкона, кухня с вековой историей сгоревших котлет и прокисшего молока, раздельный санузел. Везде пыль, затхлость, старые ненужные вещи, кипы пожелтевших газет времен Республики, паутина под потолком, запах пищи, въевшийся в стены. И тонны погибших снов, спрессованные в одно целое — в кошмар повседневной реальности… Нунка больше чем Польво — Кальенто, больше в два, нет, в три раза. Огромный город. Там — зеленые деревья, старинные здания, кафедральный собор, метрополитен, широкие улицы, мощенные булыжником, чугунные фонарные столбы, холмы, а еще… А еще там часто идут дожди. Настоящие дожди, не ураганные, тихие, умиротворенные, насыщающие землю и зелень. Они часты потому, что океан где–то рядом, почти рядом, и климат совсем не тот, а еще потому… потому что мне надоело жить в Польво — Кальенте…
Она не согласилась пожить вместе с ним еще какое–то время. Она наотрез отказалась остаться, ни на день дольше, ни на час. Нет, ее терпение давно закончилось. Хватит, сколько можно терпеть этот город, ей ненавистен этот город, он опротивел ей, безумно надоел, и она устала просто видеть его, слышать его, знать о том, что он есть на свете, хватит, хватит, больше не могу, хочу назад, в Нунку… Я согласился с ней. Да и как я мог не согласиться с ней, я не мог противиться ее желанию быстрее уехать, я не хотел. Согласился, и она уехала. Она мне снилась — уже по–другому. Я остался здесь, думал, как–нибудь, думал — другие–то могут… Ничего у меня не вышло. Я не смог учиться и жить сам по себе, наверное, слабость, наверное, безволие, а, может быть, судьба… Учиться оказалось ни к чему. Зачем учиться, и чему здесь можно учиться? А что потом? Куда потом?.. Сейчас везде безработица, производства сокращают, нерентабельные организации закрываются. Все теперь идут в коммерцию, все теперь занимаются спекуляцией Запрещенными Сновидениями или меняют имперское «дерево» на иностранную валюту. Или бегут — уезжают за рубеж, уезжают семьями, уезжают поодиночке… И я теперь уезжаю из Польво — Кальенте, думал он, уезжаю навсегда, еду в Нунку. А может, и я полюблю Нунку? Я тоже полюблю Нунку…
Когда поезд остановился на очередной станции — это была Кастихо, последняя южная станция, — все вдруг загомонили. Стали куда–то что–то тянуть, замелькали сумки, мешки, чемоданы. Кто–то что–то прятал, кто–то просто испугано сидел возле вороха вещей и ждал. А кто–то спал, так и не проснувшись, раскрыв миру слепой темнеющий рот. Мартин догадался, что сейчас будет привычный таможенный досмотр. И впрямь, минут через пятнадцать в вагон неторопливо ввалились четверо патрульных из полиции Проверки Снов. Они не спеша, по–хозяйски оглядели поле своих скорых урожаев и, играючи дубинками, невнятно рыча в черные рации, стали косолапо продвигаться вдоль прохода. Рядом крутился пьяный проводник, он на ходу пытался натянуть свою синюю униформу, но у него ничего не получалось, рука то и дело промахивалась мимо рукава. Проводник беззвучно открывал рот, что–то хотел сказать полицейским, объяснить, признаться во всяческом содействии и надлежащем внимании. Но те с кислой миной отодвигали проводника в сторону, и он бесславно кочевал куда–то по кривой, но опять что–то пытался, опять что–то хотел… Пассажиры сидели внезапно притихшие и бледные, и только потому, что в вагоне наступила пронзительная и невозможная здесь тишина, Мартин смог ясно различить звуки, доносящиеся с перрона. То ли там били кого–то, то ли просто ругались и чего–то требовали, было не понять. Слышны были ругательства, комариный писк зуммера, могучие плевки, и Мартин понял, что на улице тоже полицейские из Проверки Снов, а может и из железнодорожных частей государственной кампании «Имперская Перевозка Сновидений».
Полицейские лениво рылись в вещах, требовали документы, чего–то допытывались от наиболее испуганных и притихших. Взлетающими птицами шумели разворошенные пакеты, раскрываемые «молнии» на сумках как пересохшие пасти кашалотов ощетинивались мелкими железными зубами, клацали голодные замки чемоданов. Шумно дышали раскрасневшиеся патрульные: они с трудом уворачивались от зубастых сумок, они опасливо отдергивали потные пальцы, спасая их от оголодавших латунных клювов, цокали языками, пускали кисейную слюну. Кто–то жалобно объяснял «сеньору начальнику» откуда он, тени мелькали по потолку, и вот уже перед Мартин возникло нечто — плохо выбритое, отечное и хмуро процедило, роняя ленивые слова на пол:
— Сеньор, предъявите паспорт… Так… Билет… Куда едете? В Нунку?.. А почему в Нунку?.. А, сеньор — студент… Что–то не похож сеньор на студента… Ага, вижу–вижу, не слепой… Почему бледный такой, а?.. Говорите, голова болит, духота… хм… А может, наркотики употребляем? Огнестрельное и холодное оружие, валюта, золото, антиправительственная литература? Так, это что?.. Сахар, говоришь? Хосе, проверь!.. Что, действительно сахар?.. А ну, дай я попробую!.. Хм, сладко. Действительно сахар… Это ж надо же — сахар. И зачем… А это что такое? Разверните!.. Та–ак… Ножа нет? Действительно нет… Это что за газета? Отойди Хосе, дай я посмотрю… Э-э, не то… Деньги есть? Покажи!.. Верно, мало… Это подними, да, подними, повыше подними… Эге… Так сеньор говорит, что он — студент? Где учится сеньор студент?.. В Польво — Кальенте? А чего ж сеньор студент едет в Нунку, сейчас же вроде летняя сессия?.. Выгнали? Что ж так?.. Кто в Нунке живет?.. Невеста?.. Дай, посмотрю!.. Верно, невеста… А как у вас со сном? Кошмары не мучают? Снов не помните? Как это?! Вот я помню, и Хосе помнит. Помнит, помнит, чего уж там… А может, вы снов и вовсе не видите?.. Ладно, верю, что такого не бывает. Согласно рескрипту Его Императорского Величества… Держите… Билет исправный, сам вижу, Хосе, чего под руку говоришь… Та–ак… Место сорок второе… Не врешь? Смотри…
Патрульные, наконец, пошли дальше, а Мартин, ругаясь про себя, стал запихивать назад вытрушенные вещи. У него это выходило плохо. Барахло не хотело лезть, оно отчаянно сопротивлялось, цеплялось здесь и там, собиралось комками, «молнии» хватали за пальцы, клювы замков больно клевали запястья. Соседи опасливо косились, прятали головы и прикидывались спящими. Мартин обливался потом, вся рубашка была мокрой, хоть выжимай, в голове у него шумело, ему было нечем дышать, было унизительно и противно. Руки у него мелко тряслись и не попадали куда надо. Он переживал, что так неловко сновидит.
