— Куда же я делась?
— Тебя распылили, — сказал Альд. — Загнали в первую цепь. Мы пошли за тобой.
Она засмеялась. Негромкий хрипловатый смех — как рыдание.
— Значит, если распылят?..
— Память стирается при переходе, — сказал Альд. — Я два дня мучился, пока вспомнил.
— Сам?
— Нестандарт, — буркнул Алек, и они опустили глаза, будто это словечко вдруг отрезало их от Альда.
— Тебе нельзя было сюда попадать, — очень грустно сказала она. — Это какая-то ошибка, что ты сюда попал.
— А ты? Все-таки женщина…
— Я стала солдатом не потому, что попала в Легион, а попала в Легион потому, что была солдатом.
— Не может этого быть, — сказал он с тоской.
— Не все ли равно? Мне подходит такая жизнь. Прошлого нет, а настоящее — бой.
— А мне не подходит, — выдавил Алек и грохнул на стол пудовые кулаки. — Игрушки, да? С одного конца доски на другой? И Сигнал в спину?
— Черт тебя принес, Альд, — сказала Инта. — Если б не знать…
И опять глядят друг на друга, словно они тут вдвоем, словно главное все решено и остались одни пустяки.
— Если опять перейдем, я тебя забуду.
— Да, — сказал Алек. — Это Альд тебя искал.
— Его уберут, — сказала Инта, и они опять опустили глаза.
— В могилу, что ли? — он заставил себя усмехнуться — зря старался, все равно они только вдвоем.
— Значит, уходим, сказала Инта.
— Куда?
— Не знаю, — сказал Алек.
Третья цепь, наш сектор впереди.
Так приятно идти, а пятерка топает за спиной, я люблю их, думала она, ничего, что с ними не поговоришь, а у черных даже нет имен, все равно они мои, мое ушестеренное «я».
В четвертой цепи она увидела их, и помахала рукой. Пятая цепь, теперь четвертая, значит, завтра они в шестой. Это хорошо. Если я… Я знаю, что должна уцелеть, но это тягостно — думать, что должна, и она замедлила шаг, чтобы Сигнал шибанул по мозгам.
Третий сектор, подумала она. После боя нас должны отвести. Мы — плохие вояки, подумала она, в третьем секторе мало кто говорит, а такие и в цепи поодиночке. Паршиво, подумала она, первые цепи почти не ослабят удар, главное придется на нас.
Сигнал вывел их на рубеж, в самый центр, подумала она, опять я на острие, подумала она, а я ведь должна уцелеть, но танк уже зачадил, вот глупость, подумала она, какой дурацкий сигнал — два танка, чтобы обозначить атаку…
И то, что она давила с утра, поднялось наверх, и тошно, хоть плачь. Атака! подумала она, не бой, а обман, дурацкая игра, будьте вы прокляты, подумала она, опять у меня бой…
А игра как пожар расползалась по степи, и первая цепь уже догорала в ее огне, и Сигнал уже сдвинул навстречу огню вторую цепь.
Пора! Сигнал подтолкнул вперед, и она напряглась, одолевая его. До боли в стиснутых зубах, до капель на лбу. Тебя ломает, а ты стоишь, и пятерка топает за спиной, но цепь все-таки изогнулась, она удерживала центр, а фланги уходили вперед — пусть фланговый огонь ослабит удар. Невод, подумала она, где-то там идет третья цепь, и мы успеем ее искрошить.
И — ничего. Не приходила холодная радость боя, только стыд и глухая тоска. Сколько тех, кого я сейчас распылю, шагало рядом со мной? И сколько ожогов и ран я получила от прежних друзей?
— Надо кончать, — сказала она себе. — С этим все.
И тут начался бой.
И снова черные вихри гуляли по черной степи, и светлые тени текли сквозь роящийся мрак, и снова мы поднимались из праха, и поредевшие цепи шагали к Казарме.
Инта шагала одна. Может быть, кто-то еще догонит меня у стены…
— Я сделала все, что смогла, — сказала она себе. — Я берегла себя не больше, чем их. Они уже на той стороне, — сказала она себе, — и завтра мне в них стрелять.
Стыд и глухая тоска. Хорошо, что мне помогает боль. Мне больно, больно, очень больно, твердила она себе и вслушивалась в боль, и пряталась за ней, но боль ушла, стекла в горячий прах, и ничего не спрячешь от себя.
Меня обворовали. Все было ничего, пока был бой. Нелепый бой, бездарный бой — но бой.
Мне надо уходить, подумала она. Есть Алек — и я не хочу в него стрелять. И есть Альд… Вот дурачок, подумала она, зачем он все это распутал? Нет, это хорошо, что он распутал, я не из тех, кем можно так играть. Я им еще припомню. Она подумала, как это им припомнит, и покачала головой. Нет выхода, подумала она, мы — мертвецы, мы — копии, но ничего, подумала она, я — неплохая копия. Не знаю, как там было на Земле, но, кажется, ей очень повезло, когда меня убили.
Она подходила к Казарме одна, усталая женщина с тихим лицом, и створки огромных ворот ожидали ее. Последняя из живых входила в обширный проем, и двери Казармы сошлись за ее спиной.
А вечером мы сидели втроем, другая жизнь, подумала она, какая же я — действительно я — та, что в бою, или та, что теперь?
— Я все время тебя видел, — сказал Алек, и она улыбнулась ему.
— А я вот думаю, — сказал Альд. — Этот бой… что-то тут не так.
— Дурацкий бой, — сказал Алек. — Крутят одно, как киношку.
И опять они молчали втроем, Алек видел спокойный лоб и морщинки у тихих глаз, Альд — бестрепетный взгляд и огонь непреклонной воли, прожигающий ложный покой, а Инта вовсе не видела их — Алека, которого, кажется, любит, и Альда, которому просто верит; не люди, а три боевых единицы, и надо подумать на что мы годны.
— Группа прорыва, — сказала она себе. — Прорыв, — сказала она вслух.
— Куда? — сказал ей Альд. — Это или бред или модель.
— Куда-нибудь, — сказала она. — Мы уже отошли от нормы. Значит, завтра… или скоро — первая цепь.
— Прочистка мозгов? — спросил с усмешечкой Альд. — И куда будем рваться: вверх, вниз, через стенку? Спятишь с вами, ребята! Вы что, не понимаете, что это моделируемая, а не действительная реальность?
Инта глядела на него. Ну-ну, еще…
— Не знаю, зачем моделируют наше сознание, но что это модель, я уверен. И что все прочее, — он обвел взглядом Простор, кивнул за плечо, — обман, я тоже уверен. Как может смоделированное сознание выйти из модели, частью которой оно является?
— Погоди, Альд, — сказала она, — пожалей наше беспамятство. Я не очень понимаю, о чем ты говоришь, но я понимаю одно: мы слишком хорошо… повторены для такой дурацкой игры. Зачем?
— А иначе она потеряет смысл. Только мы в ней что-то можем. Единственное разнообразие: куда нас воткнут. И бой каждый раз немножко другой.
— Тогда почему же нас не выключить сразу? Отыграли свое — и выключить.
— Сотремся, — сказал Алек. — Если хоть чуть-чуть собой не побыть, сотрешься к чертовой матери.
