- Мы несколько раз за все время существования Мухтафи меняли историю окрест нас, но не всегда удачно. Мы нарушали союзы и возобновляли войны, договаривались и отменяли уверения в братской любви и дружестве. Наконец правитель Саид ибн Хамид ар-Рашид издал указ, согласно которому всякая изведанная будущность может меняться лишь в случае самой крайней необходимости. С той поры, вот уже три века, мы лишь даем ответы, неспособные причинить какие бы то ни было изменения в грядущем. Необходимость же погодить с ответом, увы, у меня имелась. Узрев будущность, каковой она могла случиться, я немедля отправилась к государю с известием, он принял меня и согласился с моим суждением.
- Именно тогда вы и решили не помогать моему господину, - через силу изрек я, не в силах поднять глаза на правителя Мухтафи и прекрасную визирь, чья красота теперь казалась мне поистине дьявольской.
- Все так, - отвечала она. Странно, что государь промолчал, я так ждал ответа именно от него. - Это решение далось непросто, но я искренне надеюсь, вы поймете, почему.
Помолчав немного, визирь продолжила говорить:
- Будущность зыбка и неопределенна, это знает всякий, кто близко общается с мазанудженджами. Видения порой противоречат одно другому, а это лишний раз подтверждает ту простую истину, что ни для кого в этом мире не существует уготованной судьбы...
- Но Господь наш вседержитель... - начал я и осекся, глядя в лицо правителю. Тот лишь мягко покачал головой, мгновенно остудив мой пыл. Визирь же продолжала:
- Именно так я узнала и о судьбе вашего достойнейшего господина и о задуманном им. Один раз я встретилась с мазанудженджей, что путешествовала давно из будущности, и так я узнала о печальной судьбе правителя Турана. Другой же раз, в следующее мое соприкосновение с грядущим, я увидела иное - как султан Мухаммед Тарагай, - она запнулась на том месте, где следовало говорить: "да продлится правление его тысячу лет", - как достойный государь ваш помирился со своим сыном, отдав ему Герат и все южные земли в правление, и вскоре после этого события, не прошло и двух лет, оба они отправились покорять нашу страну.
- Стало быть, есть возможность их замирения? - не посмев молчать более, спросил я. Сердце екнуло, пропуская удар.
- Была, - уточнила визирь, последующими словами своими нанося сердцу моему еще один удар. - Мазанудженджа, которую я коснулась позже, путешествовала из более далекого будущего, а его отблески, как волны на поверхности пруда, чем дальше в грядущие годы, тем менее верны они. Та мазанудженджа, она прибыла из времен, покрытых вековечным мраком, для нас непостижимых, из времен, когда сама сущность человека подвергнется сомнению, - она помолчала и произнесла, продолжая прерванную мысль: - Потому события, о которых она могла вспомнить, исказились во времени. Теперь лишь великая мудрость непостижимого зверя еще хранить их отблески. И то недолго: мы полагаем, когда мазанудженджа возвращается в место в книге истории, откуда события начинают преломляться, рождая разные будущности, память о неслучившимся стирается.
- И изменить ничего уже нельзя, - произнес я, слушая сам себя с удивлением, как же, еще минуту назад вся моя сущность протестовала против подобной возможности, ныне же я ищу ее, пытаясь постичь, что можно сделать против воли всевышнего, установившего предел существования господина моего, истекающий сегодня ввечеру.
Визирь лишь покачала головой, ком в горле долго не давал мне продолжить. Государь, меж тем, знаком призвал прекрасную деву к себе, они о чем-то коротко зашептались. Визирь молча кивнула.
- Я пытаюсь постичь уготованное господину моему, но, каюсь, не в силах сделать этого, - наконец произнес я, не в силах поднять взор на правителя Мухтафи и его ближайшую помощницу. - Знаю лишь, что всеблагому одному ведомо, по какой причине он передумал и решил оставить мерзкому Абд аль-Латифу его жизнь и даровать трон. Возможно, он пожалел господина моего, уберегая его от ошибки всякого отца, кто слишком любит своего сына, не видя, насколько подл и злопамятен он. А может, еще и для того, чтоб возвысив предателя, низвергнуть его в бездну. Этого я ныне не узнаю, как и никто другой, лишь только по истечении времени смогу постичь небесную глубину замысла, отражением коснувшуюся меня, ничтожнейшего из его рабов.
- Это вы можете узнать, - тотчас же возразила визирь. - Я могу сказать вам следующее: новый правитель не усидит долго в Самарканде, уже в следующем году окажется сброшен и казнен собственными сподвижниками, и ему придет та же подлая смерть, которой он оборвал славное правление отца своего.
- Я ни мгновения не сомневаюсь в истинности ваших слов, - наконец, произнес я, по-прежнему не в силах поднять взгляд. - Ваши слова изрезали мне душу и остудили сердце. Но я не в силах осудить ваше решение, а потому нижайше прошу отпустить меня, дабы я смог отправиться в Туран.
- Вы не можете! - вдруг воскликнула визирь. - Я не ведаю ваших путей, они теряются в наступающем месяце.
- Но и родных я оставить не могу. У меня две жены и три дочери, вы не можете сказать, что станется с ними завтра, когда недостойный сын....
Горло мое сжала тоска, я замолчал. Визирь так же не произносила ни единого слова, тягостная тишь объяла залу.
- Не могу, - произнесла она едва слышно. - Подобное нами не различимо... Но постойте! - продолжила визирь с неожиданной горячностью. - Я скажу, что вас ждет, если вы решите остаться. Я говорила вам прежде и повторю с большой охотой: вы человек исключительных способностей и качеств, вы сможете учиться постигать удивительных зверей, больше того, по особым приметам, понятным только людям, хоть раз коснувшимся мазанудженджей, открывать их новые места обитания. Возможно, подобные сыщутся в Самарканде, Герате, еще где-то в Туране, где после смерти подлого Абд аль-Латифа наступит покой и замирение, которого так жаждет ваша держава. Возможно, вы сможете отыскать не только места обитания этих созданий, но и постичь нечто, гораздо большее о них. Вам легко передаются видения, вы способны на большее.
Она помолчала и продолжила как бы с новой строки с горячностью, свойственной и женщинам и ученым:
- Указ достойного правителя нашего Саида ибн Хамида ар-Рашида для нас, исследователей, худшее, что могло случиться. Я не могу спорить, он необходим, но ныне мы не можем изучать то, что способно повлиять на всех нас отдельно от жителей города, от потомков их. Больше
