После обеда Ольгу усадили в инвалидную коляску и вывезли на улицу, где Эдуард прохаживался вдоль порога и курил.
— Привет, — кивнул он.
— Здравствуй. Слушай, дай сигаретку, а? А то уши пухнут уже полмесяца. Уже распухли, как у слона. Так курить хочется, ты не представляешь!
— Пока не желательно, — сказал он, затянулся, посмотрел на окурок, как на заклятого врага, и швырнул в урну. — Бросать надо это гнилое дело. Ты молодая женщина, тебе ещё рожать.
— Я — женщина? — Ольга хмыкнула. — Я для тебя, значит, женщина!
— Ну, если ты мальчик, тогда извини.
— Уж чего-чего, а рожать я не собираюсь! Никогда!
— Это твоё решение. Твой выбор. Всё меняется, не стоит быть столь категоричной.
Он смотрел так, как отец смотрит на непослушное чадо. Что обычно думают добрые папочки? Перебесится дитя, станет нормальным. Чёрт! А ведь хочется, чтобы он смотрел не так. Не как на экземпляр подопытный, расходный материал, который исчерпал себя. Он по-другому смотреть должен! Как на… женщину? Хороша женщина! Бледная немочь в чепце, с бритой головой и непослушными ногами. Хороша! Ах, как хороша! Женщина-мечта!
— Вчера Аня, твоя соседка, чуть не умерла, — изменил тему он. — Что случилось?
— Она меня достала. Лезет в душу и гадит, сама того не замечая. Я поставила её на место. Вот и всё.
— У неё в мозгу лопнуло несколько сосудов. Носом кровь пошла.
— Перенервничала, наверное. Мне даже жалко её стало, хоть она и гадина, — буркнула Ольга, рассматривая заусенцы на ногтях. Если выжила, значит… Эд, — проговорила она и замерла, испугавшись промелькнувшей мысли. — Я… а… анализы, которые делали. Я…
— Ты не беременна, — Эд словно прочёл мысли и положил руку на её лоб. — Всё хорошо. Не переживай.
Зажмурившись, Ольга ткнулась в его ладонь и замерла. Как будто эта ладонь могла её спрятать от воспоминаний. И от сомнений.
— Ты отлично держишься, — продолжил он. — Просто образец мужества. В наше-то время.
— А что — в наше время? — пролепетала она, пытаясь целиком уместиться под его ладонью.
— Инфантилизм, — он спрятал руку в карман. — Тридцатилетние мальчики ведут себя как десятилетние девочки. В лучшем случае — как девочки.
— А в худшем? — Ольга так и не открыла глаз, греясь на солнышке.
— В худшем, — он задумался. — Как кастрированные коты. Про них пишут книги. Под них адаптируют кино. Что нужно инфантилам? Сублимат. Игрушки им нужны.
— А я считаю, что если человек не сохранил в себе ребёнка, то он, считай что мёртвый.
— Правильно считаешь. Но если человеку давно за тридцать, а в нём ничего, кроме детства, нет, то это что — вечная молодость?
Ольга рассмеялась.
— Да, так и есть. Вечная дурость.
— Бедные вы дети. Взрослые глупые дети.
— Мне простительно, — Ольга демонстративно надула губы. — Мне ещё двадцати нет.
— Сначала взрослыми хотите казаться, потом взрослеете и впадаете в детство… Что, я не прав? Прав. Взрослыми быть страшно. Ответственность — это всегда страшно. А придётся. Никуда от этого не деться.
— Не прав ты. Я не спешила взрослеть. Знала, что ничего хорошего в этом нет. До пятнадцати лет косички носила, не курила, не пила, с мальчиками не дружила.
— А потом?
— Гормон победил мозг. Или не гормон, не знаю. Нового захотелось, неизведанного.
— Протест. Обычный ребяческий протест: дома плохо, я уйду и сделаю наперекор. Что — нет?
Эдуард щёлкнул зажигалкой и протянул Ольге дымящуюся сигарету.
— На, покури. Так смотришь, что чувствую себя гестаповцем. Так… стоп! Три затяжки — не больше.
Голова закружилась, Ольга бестолково улыбнулась и обрадовалась лёгкости в мозгах.
— Ты слишком взрослая для своих лет, — продолжил Эд. — Просто чрезмерно.
— А что делать? Не будешь сильным — затопчут, — сказала Ольга, делая пятую затяжку. — Есть от природы сильные люди, прирождённые лидеры, а есть те, кто не смирился — сильные поневоле.
— Со временем ты станешь мудрой женщиной.
— А сейчас глупая, да? Наивная?
— Юношеский максимализм. Гормон побеждает мозг, так ты говорила? Демонстрируешь банальные истины как нечто сногсшибательное. Надоедаешь многозначительными намёками на содержание выеденного яйца, — он осёкся. — Знаешь, если бы я побеседовал с тобой в пору своей юности, то испытал бы комплекс неполноценности. Ты умная, очень умная девушка, раз тебе удалось втянуть меня, старого циника, в эту никому ненужную беседу. Ты жаждешь знаний, впитываешь их, как губка, и, наверное, любишь читать. Принести тебе книгу? Что именно?
— А, что хочешь, — проговорила Ольга, не понимая, обижаться ей или радоваться. — И ещё… ты не старый.
— Есть вещи, которые никогда не врут. Например, зеркала.
— Врут, — тряхнула головой Ольга. — Если бы мы жили в двухмерном мире, то имели бы представление только о высоте и длине, о ширине даже не догадывались бы.
— Снова умничаешь? Тогда я буду отшучиваться. Многим девушкам понравилось бы не иметь представления о своей ширине.
— Мне, точно, понравилось бы.
Эдуард посмотрел пристально.
— Да, поправиться тебе не помешало бы.
— Да ладно.
— Тощая, как вобла. Одни глаза остались.
— Эх, зато похудела! Хоть какая-то выгода, — она прыснула в кулак. — Если остались одни глаза, то я не вобла, а креветка!
— Дитё ты дитё. Йа креведко.
Откинувшись на спинку инвалидной коляски, Ольга рассмеялась. Она закидывала голову и топала ногой, мучилась коликами в животе, но успокоиться не могла. Нельзя смеяться! Нельзя, нельзя, нельзя! Но остановиться невозможно!
Отсмеявшись, она перевела взгляд на Эдуарда. Он улыбался. Наверное, когда творец наблюдает за невинными шалостями своих чад, на его губах такая же улыбка — уютная, тёплая. Захотелось к нему прижаться. Подъехать и обнять его за ноги. Делать этого Ольга, конечно же, не стала.
После обеда к Аньке пришла мать — полная её противоположность: болезненного вида женщина, похожая на аристократку ХIХ века, кивнула Ольге, читающей электронную книгу, и принялась наставлять неразумное чадо на путь истинный. «Да, с такой родительницей поневоле из окна сиганёшь», — подумала девушка, надевая наушники.
Весь следующий день она вышивала, собирала паззлы и ждала Эдуарда, но он так и не пришёл. И как будто бы день пропал. Словно и не было этого дня. Оторвали от календаря пустой листок — и всё.
Странно, раньше она не привязывалась к людям, жила, как перекати-поле, и полагала, что у неё тоже нет корней. Сейчас же мучилась, как заядлый курильщик без сигареты. Она вздрагивала от скрипа дверных петель; услышав шаги в коридоре, замирала, ожидая, что вот, прямо сейчас они стихнут, и войдёт он. Эдуард. Эд. Понимая, что у него дежурство, она всё равно ждала и ловила себя на гаденьких мыслях, что, увидев его, готова по-собачьи вилять хвостом.
