- Конструкция Александра Петровича Васильева, - подсказал Литовцев, и губы его тронула усмешка. - Ради этого стоит поторопиться. Вполне возможно, что вы получите звание Героя Социалистического Труда. Все возможно. И я первый вас буду поздравлять. Но пока надо подумать не только о себе...
Васильев медленно привстал, глухо спросил:
- Как вы сказали? "Не только о себе"?
На помощь Валентину Игнатьевичу пришла Пузырева. Она протянула руку через стол и ласково коснулась холодных побелевших пальцев Васильева:
- Вы не так поняли, Александр Петрович. Речь идет о людях. Вот они только ушли отсюда. Как они живут? Вы представляете? Девчатам ни постирать, ни погладить как следует. Семейные живут в общих комнатах. Разве это здоровый быт?
- Но ведь я задержал строительство только на месяц, - сказал Васильев. Мне разрешили, чтобы потом сделать дома не для десятков людей, а для миллионов. А кроме того, я вас долго ждал. Конечно, семейные обстоятельства. Вы не виноваты, но...
- Не будем касаться этой темы, - лицо Пузыревой вдруг потемнело. - Вам такие вещи не встречались в жизни.
Валентин Игнатьевич вышел вместе с Пузыревой, чтобы проводить ее в комнату, где она будет жить. Дул холодный ветер - с изморозью, колючий, будто тысячи острых песчинок впивались в лицо.
- Ну и погодка у вас, - пожаловалась Пузырева, пряча подбородок в воротник. - В Арктике теплее.
- Это муж вам рассказывал? Я думаю, что семейные обстоятельства, из-за которых вы задержались, объясняются довольно просто. Он приехал с зимовки?
- Нет, - коротко отрезала Пузырева. - Но задержалась я из-за него. Когда-нибудь расскажу.
- Как вам нравится наш фанатик? - после некоторого молчания спросил Литовцев.
- Он, конечно, интересный человек. Но держит себя не солидно. Что это за девица там вертелась? Черная такая, тощая. Я говорю, маленькая такая, недомерок.
Валентин Игнатьевич понял; что речь может идти только о жене Васильева, и сказал ей об этом.
- Жена? - презрительно и в то же время недоверчиво переспросила Пузырева. - Выбрал себе пару. Да он старше ее лет на пятнадцать, а то и больше. Наверное, развелся и молоденькую подхватил?
Литовцев промолчал. Пусть Елизавета Викторовна думает как хочет... Женщины часто оценивают людей по первому впечатлению. А это тоже можно использовать.
Казалось бы, на сегодняшний вечер вопрос о неравном браке инженера Васильева уже не возникнет. Но Пузырева вернулась к нему в разговоре с соседкой по комнате, Надя предполагала, что вторая кровать в комнате для командированных рано или поздно будет занята, и вот сейчас, придя с прогулки, убедилась в этом. Пузырева сидела полураздетая на своей кровати и расчесывала густые темно-русые волосы.
- Гулена пришла? - весело встретила она Надю, откидывая волосы назад. Два кавалера, с обеих сторон. Молодец!
Пока Надя стыдливо раздевалась, Пузырева добродушно подсмеивалась, называя себя мамашей, спрашивала о женихах, кто из двух понравился, кто они да как их зовут. Надя отшучивалась. У нее было хорошее настроение, и она радовалась соседке. Зашел разговор о подругах Нади, нет ли здесь таких?
- Думаю, что одна найдется, - призналась Надя. - Правда, я пока еще с ней не подружилась. Она ужасно замкнутая, но Алеша говорит, что хорошая, добрая.
- Это жена Васильева? - И, услышав подтверждение, Пузырева покачала головой: - Женщина разрушила семью, а ты ее подругой называешь!
- Вы ошибаетесь. Мать Алеши погибла во время войны.
- Все равно. Надо было выбирать себе мужа, подходящего по возрасту. А то знаю я вас, девчонок, - ищете мужей солидных, с положением. Да и он тоже хорош. Хотя бы взрослого сына постыдился.
Пузырева сняла туфли, чулки и задвигала большими затекшими пальцами. На полных ногах ее отпечатались красные полоски от тесных туфель.
- Безобразие, - говорила она, склонившись и потирая ступни. - Я бы закон такой издала, чтобы регистрировали только ровесников. Ну еще два-три года разницы туда-сюда... Допустить можно. А уж больше - шалишь.
- Но ведь все решает любовь.
- Какая там любовь! Блажь одна. Захотелось получше устроиться, вроде как твоей будущей подруге. Васильев хорошо зарабатывает, квартиру в Москве. Чего же еще нужно?
- Зачем вы ее обижаете?
- Погоди, милая, доживешь до моих лет, тебя еще не так обидят. - Пузырева вытащила из сумки ножницы и, положив ногу на кровать, стала обрезать ногти. Любовь, любовь... Мне сорок семь недавно стукнуло, лет двадцать, как замужем, и, если мне скажут, что люди сходятся и расходятся по причине любви, плюну тому человеку в глаза. Я бы и разводы запретила. Советская семья - крепость. И чужого человека, кто туда проникнет, я бы отдавала под суд как диверсанта.
Пузырева спустила ноги на холодный пол и, продолжая говорить, лязгала ножницами, будто стригла кого-то.
- Я вот недавно одно дело обследовала. У нас работает лаборантка, кандидат партии. Девчонка как девчонка, ничего особенного. Замужем три года, ребенок есть. И вдруг блажь на нее напала - забрала ребенка и ушла к одному нашему сотруднику, мастером работает в опытном цехе. Муж написал заявление в партбюро. Я говорила с ним, соседей расспрашивала. Мужичонка паршивый, к тому же пьяница. Но не в этом дело. На глазах у нашей организации рушится семья. Вызывают эту сумасбродку на бюро. Так, мол, и так, в чем дело? Любовь, говорит. Мастера - ее сожителя, значит, - спрашивают, как, мол, ты мог разрушить семью? Тоже насчет любви что-то лепечет. Ребенка хочет усыновить. Нет, ты подумай, какая наглость! Это при живом отце-то! А отец не дурак, он никогда не даст развода. Я вношу предложение: вернуть мать в семью...
- Как "вернуть"? - прошептала Надя. - С милиционером? Под конвоем? Ужасно! А если она не может с тем человеком жить? Если она ненавидит его? Ужасно!
- "Ужасно", "ужасно". Все время твердишь, а ничего ужасного тут нет. Надо было раньше думать, - жестко ответила Пузырева. - А не хочет, пусть пеняет на себя. Мы не можем держать человека с низкими моральными устоями.
- А жить с человеком без любви - разве это не аморально? - еле сдерживаясь, воскликнула Надя. - Неужели партбюро приняло такое предложение?
- Кое-кто выступил против. Нашлись сердобольные. У самих, наверное, рыльце в пушку. Но я этого дела так не оставлю.
Пузырева грузно поднялась и, придерживая на плече сползающую сорочку, пошла к двери.
Наде показалась она сейчас огромной, тяжелой, точно каменная баба, а поступь ее - неотвратимой, властной.
Щелкнул выключатель. Заскрипели пружины в сетке узкой кровати. Пузырева укладывалась. Через минуту вновь послышался ее низкий недовольный голос:
- Ты пойми меня правильно. У нас такие огромные задачи, что всякую блажь надо с корнем вырывать. Да разве вас, молодых, легко убедить!
