Я вышел к Алтайре в коридор. Она была одета во что-то длинное, похожее на мантию. Волосы ее свободно падали на плечи. Она напоминала очаровательного, но очень испуганного ребенка. Я ободряюще взял ее за руку и сказал, что ее отец будет оставаться в таком состоянии, в каком она видела его только что, еще в течение нескольких часов. Я сделал ему укол одним из самых последних наркотических средств, которое делает человека счастливым, неподвижным, но не погружает в сон.
Она улыбнулась мне, но не могла говорить, потому что губы ее дрожали. Я провел ее в гостиную, сказав Робби, чтобы он остался у двери Морбиуса и сразу же сообщил нам, если тот попытается встать.
Закрыв в гостиную дверь, я усадил Алтайру в большое кресло, отыскал в столовой нише графин с вином, налил в стакан и заставил ее сделать хоть маленький глоток. Потом взял стакан для себя. Пододвинув стул, я сел напротив девушки и попросил ее рассказать, что же здесь произошло.
Она была так благодарна мне за то, что я вовремя появился в комнате Морбиуса, что до сих пор не догадывалась спросить, зачем я приехал.
Она рассказывала:
— Он… он долго спал. Наверное, несколько часов. Почти до тех пор, как вы пришли. Я сама собиралась ложиться, но услышала, что он начал кричать. Я не могла понять, чего он хочет… Я прибежала в его комнату и… и…
Она запнулась, но все-таки заставила себя продолжать:
— Я… я испугалась. Он не узнал меня. Он кричал, что боится уснуть из-за каких-то страшных кошмаров, которые ему снились… Он возненавидел… вас и все повторял ваше имя. И… имя Джона…
Она слегка покраснела и молчала несколько секунд.
— Он не узнавал меня, — снова повторяла она. — Он совсем меня не узнавал. И даже… даже пытался… ударить!
Я подумал, что сейчас последует поток слез, но девушка поборола себя. Право, она все больше нравилась мне. Взяв стакан, она сделала еще один глоток, потом посмотрела на меня, и я прочел в ее взгляде тот самый вопрос, которого больше всего боялся. Вопрос этот был наполнен страхом.
— Но… но почему вы пришли? — спросила она. — Что-нибудь случилось?.. Что-нибудь случилось… с Джоном?
Я поспешил ответить:
— Все в порядке, Алтайра. С ним ничего не случилось. Он превосходно себя чувствует. Я пришел сюда, чтобы позаботиться о вас и вашем отце.
— Но почему именно сейчас? — допытывалась она. — Почему именно так, среди ночи?.. Все-таки что-то должно было случиться.
И я вынужден был рассказать ей. Конечно, я не вдавался в подробности. Сказал только, что на корабль было совершено нападение и один человек был убит. Я говорил, что мы не видели нападающих и даже не представляем себе, как они выглядели. Мы решили, что раз где-то находится какое-то таинственное существо, а ее отец болен, то кто-то должен быть около нее… Адамс сам хотел прийти, говорил я, но вынужден был остаться со своей командой.
Она сидела в кресле, слушала меня серьезно и печально, глядя на меня своими огромными голубыми глазами. Я сделал вывод, что это были не только прекрасные глаза. Это были глаза умные.
Она ничего не ответила, когда я кончил, и молча обдумывала сказанное. Она больше не казалась мне ребенком, а выглядела теперь взрослой и серьезной женщиной.
Почему-то мне не понравилось ее молчание, и я задал вопрос, который уже не давал мне покоя. Я спросил:
— Алтайра! Не упоминал ли когда-нибудь ваш отец о какой-то опасности для вас от… от… — Я не смог найти нужных слов и оборвал фразу.
— Он рассказывал мне об ужасных вещах, — отвечала она, — которые произошли, когда все люди были убиты. Те, которые пришли с Земли вместе с ним и с моей матерью. Он говорил, что поэтому-то они с Робби и сделали снаружи дома эти ставни. Он рассказывал, что существует что-то такое, что ненавидит тех, кто хочет уйти отсюда и рассказать о тайнах этой планеты.
С минуту она молчала, раздумывая.
— Но он говорил также, что это не касается его самого или моей матери, потому что они не хотят отсюда уходить…
Я был растроган. Морбиус, которого я и раньше не подозревал во лжи, хотя многие обстоятельства заставляли подозревать его в этом, оказывается, рассказал своему ребенку то же, что и нам.
Вдруг Алтайра выпрямилась в кресле, как стрела, прижала руку ко рту, глаза ее потемнели.
— О! — воскликнула она. — Вы думаете… Вы считаете… что это МОЯ ВИНА? Потому что… я не хочу больше здесь оставаться? Потому что я хочу уйти с Джоном?
— Конечно, нет! — быстро ответил я. — Если бы это была ваша вина, то вы бы и были единственной, кто бы оказался в беде. Разве вы не понимаете этого, девочка?
Не знаю, говорил ли я в этот момент то, что думал. Пожалуй, что все-таки я так и думал. Во всяком случае, мои слова подействовали. Выражение ужаса на ее лице исчезло, и она вдруг доверчиво сказала:
— Мне кажется, что вы очень хороший. Вы… вы мне нравитесь. Вы чувствуете почти также, как и мой отец, но в то же время и… не совсем так.
Я ничего не ответил, а только улыбнулся ей. Может быть, это было глупо, но я почувствовал себя ужасно гордым. Потом она заговорила уже совсем другим тоном:
— Вы… вы друг Адамса, не правда ли? — И когда я утвердительно кивнул, она добавила: — Значит, вы понимаете то… то, что случилось с нами? Со мной и Джоном?
— Да, Алтайра, — ответил я. — Понимаю.
— Это… это так странно, — продолжала она, — Я больше не принадлежу себе. Или отцу. Я ничего не понимаю. Это так прекрасно, но и в то же время заставляет страдать. И почему-то пугает…
Что-то детское опять появилось в ее лице, когда она посмотрела на меня своими голубыми глазами.
— Неужели всем людям знакомо это чувство? — спросила она. — И вам тоже оно знакомо?
— Оно знакомо счастливым людям, Алтайра, — ответил я. — Мне тоже. Я знаю это чувство немного… А впрочем, может быть, слишком хорошо.
Я удивился: что это со мной? Уж не собираюсь ли я рассказывать этому ребенку о Каролине?
Я сказал:
— Но дело в том, что моя причина чувствовать так… Короче говоря, ее больше нет в живых.
Вряд ли я произнес это с пафосом. Скорее всего я сказал просто, как и нужно было. Ее голубые глаза вдруг смягчились жалостью. Она наклонилась вперед и на минуту положила мне на руку свою теплую ладонь.
Я молчал и смотрел на нее. Мне хотелось решить, заслуживает ли ее Джон Джастинг Адамс? И я пришел к выводу, что заслуживает. Я сказал:
— Позвольте отдать вам должное и заявить, что вы мне тоже нравитесь. И очень. Очень.
Я улыбнулся, вспомнив о том, что уже давно следовало сделать. Я положил руку на пояс Адамса, нащупал выключатель видеофона, нажал его и вытащил проектор, прикрепленный на длинном блестящем проводе.
