— Говорят, что вся надежда на наши акустические приборы, — заключил Усков.
— Придётся помочь. А как с разгрузкой рыбы? — спросил Ларин, надевая китель.
— Заканчиваем, — ответил Усков.
— Что ж, давайте пригласим капитанов, Иван Константинович. Есть у меня одна идея…
Через полчаса в каюте Ларина шесть капитанов склонились над картой района промысла. Ларин водил по ней карандашом.
— Эта банка почему не облавливается? — спрашивал он.
— Каменистое дно, — отвечал капитан. — Трал рвётся.
Карандаш опять скользнул по карте.
— А эта?
— Неровное дно, — последовал немногословный ответ.
Перебрали десять-двенадцать банок. Капитаны боялись облавливать их, потому что оставили там не один трал.
— Гиблые места, — махнул рукой сухощавый капитан «Сокола». — Вы нам помогите найти новые скопления камбалы.
— Искать — это долго, — сказал Ларин. — Будем ловить на тех каменистых банках, куда, как вы говорите, ни один капитан не осмеливается заходить. Попытаемся поднять камбалу с каменистого дна электрическим током.
— Невозможно! — воскликнул капитан «Сокола».
Ларин пожал плечами.
Пять капитанов молча покинули каюту. Они не поверили в затею инженера. У капитана «Сокола» не было выхода: за десять дней траулер не выловил ни одной рыбёшки. И он принял предложение.
Под вечер «Ураган» вышел на банку. Позади шёл «Сокол». Но первые траления оказались пустыми. Неудачу Ларин объяснил недостаточной глубиной погружения электродов. Чтобы можно было опустить их на большую глубину, пришлось сделать новое приспособление. На это ушёл ещё день.
Вечером второго дня на палубу «Урагана» поднялся капитан «Сокола». Его обветренное лицо выражало крайнее раздражение, и такое же раздражение светилось в маленьких острых глазах.
— Вы что, издеваетесь надо мной? — спросил он резко. — Тысячи чертей, если я сейчас же не подниму якорь!
— Ну что ж, пожалуйста, если хотите вернуться в порт без рыбы, — спокойно ответил Ларин.
— Вы смеете ещё иронизировать, молодой человек? — сердито выкрикнул капитан.
— Завтра я вам гарантирую успех, — заявил Ларин.
Капитан уставился на него пронзительным взглядом:
— Завтра? Хорошо, я подожду ещё сутки.
На другое утро Поленова и Соболев предстали перед Лариным. «Какой контраст по сравнению с лыжным костюмом, в котором она ходит по судну», — подумал Ларин, взглянув на Сашу; в плотно облегавшем гидрокостюме она выглядела гимнасткой.
— Почему вас двое? Разрешение на плавание я давал одному Соболеву.
Соболев неопределённо махнул рукой: попробуй, мол, отвязаться от неё. Ларин не хотел пускать Сашу в воду, хотя причин для отказа не было.
— Я буду страховать Соболева, — твёрдо сказала она.
— Опять своевольничать? — нахмурился Ларин.
— Но, Василий Михайлович, я же никогда не видела, как камбала на глубине живёт.
Вершинину нужен был отдых. Накануне он целый день помогал укреплять электроды на глубине. Сам Ларин сегодня не мог уйти в воду — надо было дежурить у пульта управления. Саша не спускала с него глаз. Она словно читала его мысли. «Я знаю, вы меня любите, — говорил её взгляд. — Но это не причина, чтобы не пускать меня в море». Ларина обескураживал этот взгляд.
— Ну, хорошо, идите. И осторожнее там, — сказал он.
Саша и Соболев опустились на дно моря и обнаружили среди камней огромные скопления камбалы. Вдруг рыбы беспокойно зашевелились и начали всплывать вверх. «Видимо, — решил Соболев, — Василий Михайлович дал ток на электроды». Установив высоту всплытия камбалы, ныряльщики поднялись на поверхность.
— Есть рыба! — весело доложили они и, перебивав друг друга, рассказали о своих наблюдениях.
С «Урагана» сигнализировали на «Сокол», сообщили, на какой глубине следует ловить рыбу, и предложили следовать за ними. Так начался своеобразный сбор урожая. «Ураган» как бы «скашивал» поле, а «Сокол» тянул за ним трал и подбирал «скошенное». За три дня выловили семь тысяч пудов камбалы. Больше трюмы «Сокола» не вмещали. Перед отплытием на базу капитан «Сокола» явился на «Ураган» и извинился перед Лариным.
— Я охотно принимаю извинения, капитан, — от души засмеялся Ларин. Он любил прямодушных людей. — Но вам теперь придётся занять очередь. Мы загружены заказами по горло, — и он перечислил названия траулеров, которые решили собирать «урожаи» с помощью «трактора» Ларина.
Щербань, кончив читать фельетон, в котором рассказывалось о похождениях какого-то афериста, тряхнул чубом и не то шутя, не то с оттенком зависти сказал:
— Вот этот дела обделывал! Сотнями тысяч ворочал!
Новиков сердито посмотрел на него:
— Нашёл кем восхищаться. Жуликом!
— Не жуликом, а талантом. Чтобы вести такую игру, голова нужна на плечах, а не чугунный котёл.
— Чёрт знает, что плетёшь! Ты бы вот очерк о коммунистической бригаде прочитал.
Щербань взял со стола сигаретку, закурил.
— Читал. Шуму много. Надо не шуметь, а работать. Кто про меня скажет, что я плохо работаю? Никто. Разговорами коммунизм не построишь. Что я пью или в картишки иногда перекидываюсь, — так это моё личное дело.
— Не согласен, — отрезал Новиков.
Характеры меняются по-разному. Одни постепенно, другие — как-то сразу, после первого же большого жизненного испытания. Для Новикова таким испытанием явились смерть матери, товарищеский суд. Новиков много думал и много читал в последнее время.
— Слушай, Коля, ты читал когда-нибудь Толстого? — спросил он.
— В школе читал.
— Я тебе одно место из «Воскресения» прочту.
— Давай, давай, просвещай, — пренебрежительно усмехнулся Щербань.
— «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека, — читал Новиков. — Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благом и других людей, и другой — животный человек, ищущий благо только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира».
Новиков отложил книгу.
— Неужели и во мне, в советском человеке, есть это животное? Раньше я не задумывался над вопросами, для чего я живу, правильно ли живу и как надо жить. А теперь мне ясно, что нельзя жить так, как я жил раньше. Нельзя жить и так, как живёшь ты, Коля.
— Здорово ты перековался, — усмехнулся Щербань. — Ну, чёрт с тобой! Давай лучше выпьем, — предложил он, разливая в гранёные стаканы водку.
— Ты же на собрании дал слово не пить.
— Так то на собрании, — усмехнулся Щербань. — Петухом запоёшь, когда прижмут. Подсаживайся, тяпнем на прощанье.
