— Ты же на собрании дал слово не пить.
— Так то на собрании, — усмехнулся Щербань. — Петухом запоёшь, когда прижмут. Подсаживайся, тяпнем на прощанье.
— Почему — на прощанье?
— Перехожу на «Сокол». Завтра отшвартуюсь. Там второй механик заболел. А мне это на руку, — опять усмехнулся Щербань. — Заработки у них хорошие. Камбала прёт…
— Бежишь, значит? — возмущённо посмотрел на него Новиков.
— Умников больно много развелось. А я сам умный, что мне! — Щербань придвинул стакан Новикову. — Ну, поехали, чтоб старая дружба не ржавела.
— Пить я не буду, — твёрдо сказал Новиков.
— А в картишки? Отыграешься, может? — ехидно спросил Щербань и залпом выпил водку.
Новиков с ненавистью взглянул на бывшего своего товарища и вышел из каюты.
…Саша Поленова на «Урагане» ходила в спортивных брюках и куртке. Так было удобно. Правда, иногда у неё появлялось желание показаться в кают-компании пусть даже не в нарядном, а в простом женском платье, но сделать этого она не могла, потому что чемодан с вещами утонул, когда катер «Резвый» терпел бедствие. И поэтому не приходилось удивляться, что она всю свою первую зарплату оставила в магазинах Колпакова.
Шестого ноября на торжественное собрание Саша пришла в новом узком платье вишнёвого цвета и лакированных туфлях. Вася Соболев даже руками развёл:
— Ты второй раз убиваешь меня.
— Тебе нравится? — рассеянно спросила она, выискивая глазами кого-то, и, увидев Ларина, быстро сказала: — Проводи меня, пожалуйста, туда.
Соболев тихонько свистнул от удивления:
— Тоже — «пришёл, увидел, победил»? Который по счёту?
Саша покачала головой: нет, это не то. И Соболев впервые взглянул на Ларина не как на своего учителя и инженера, а как на человека, которого она предпочла другим. «Да, Василий Михайлович хоть куда», — одобрил Соболев выбор Саши. Он подвёл её к Ларину и напыщенно произнёс:
— Разрешите представить вам молодую ультрасимпатичную особу.
Ларин, поднявшись, шутливо отвесил поклон и заразительно засмеялся.
— Садитесь, Александра Николаевна, — предложил он, указывая место возле себя.
— Но первый танец мой, — сказал Соболев. — Предупреждаю об этом во избежание международных скандалов.
— Э, нет, юноша, — вмешался Усков. — На кораблях первый танец всегда принадлежит капитану. — Вы не возражаете, Александра Николаевна?
— С удовольствием, Иван Константинович, — тотчас же согласилась Саша, бросив быстрый взгляд на Ларина.
— Ах ты, мать честная! — вздохнул Соболев. — Тогда я — второй.
— После начальника экспедиции, тёзка, — засмеялся Ларин.
— Этак до меня очередь не дойдёт, — воскликнул Соболев. — Там второй помощник, третий, стармех — и пойдёт по лестнице вниз… Не согласен! Так и быть, уступаю первые два танца, а за третий буду драться…
Председатель судкома, пожилой инженер-электрик, постучал карандашом и открыл торжественное собрание; президиум занял место за столом, и слово предоставили Ларину.
— Сейчас, — начал он, — девять часов сорок пять минут. — Все взглянули на стенные часы: никто ещё не начинал доклада с точного определения времени. — В тысяча девятьсот семнадцатом году, — продолжал Ларин, — в девять часов сорок пять минут прогремел залп «Авроры» и началась новая эра в истории человечества…
Соболев подумал: почему бы всегда и всюду в этот день в девять сорок пять не дать по радио позывные и не начать вечер, как сегодня, именно в минуту, когда «Аврора» дала залп по Зимнему дворцу? Это же историческая минута, и она должна отмечаться торжественнее, чем двенадцать часов в канун Нового года.
После доклада Вершинин огласил приказ, в котором капитан поздравлял команду с праздником и объявлял благодарность морякам. В приказе особо отмечалась работа молодёжи, пришедшей на «Ураган» со школьной скамьи.
После самодеятельного концерта заскрипели стулья, и красный уголок освободили для танцев. Включили радиолу. Вальс. Капитан и Саша вышли в середину круга. Усков чётко отбивал каждый такт, чем вызывал дружные аплодисменты. С Лариным Саша танцевала вальс-бостон, с Соболевым — танго, с Новиковым — фокстрот. Приглашениям не было конца. Не успевала она дойти до своего места, как её тут же подхватывали.
— Закрутите девку, окаянные! — заревел Веригин и вышел в центр. — А ну-ка, Владимир, давай нашу русскую.
И пошёл, и начал боцман выкидывать кренделя, выбивать чечётку. Моряки заулыбались, стали притопывать ногами, бить в ладоши. Усков, глядя на расходившегося друга, вспомнил, как в молодости Кузьма лихо отплясывал перед Анфисой, а та, словно лебедь, плыла вокруг него. Боцман, выбивая чечётку перед Сашей, вдруг три раза топнул и замер, приглашая её в круг. Саша тряхнула головой и закружилась вокруг боцмана. Кончив плясать, Веригин отвесил ей глубокий поклон. Им долго аплодировали.
— Ну как, Иван Константинович? — спросил Ларин, наклоняясь к Ускову.
Тот улыбнулся в усы:
— Весело. Просто не помню, когда мне было так хорошо!
К ним подошла запыхавшаяся Саша, налила из графина стакан воды и залпом выпила. Снова зазвучала мелодия вальса.
— Сейчас вас будут атаковать, — улыбнулся Ларин.
— Я хочу с вами, — быстро поднялась Саша. — Не знаю почему, но мне сегодня очень весело.
— И мне тоже, — сказал он, касаясь талии девушки. — За последние два года я второй раз танцую. С вами легко танцевать. Я не отпущу вас теперь.
— И не отпускайте. Никогда не отпускайте, — прошептала она. — Знаете что, давайте сбежим…
ГЛАВА 26 ЗДРАВСТВУЙ, ВЕСНА!
Была весна.
Володя Данилов, сидя в подвешенной у борта люльке, старательно водил кистью по корпусу «Урагана». Марс лежал на краю палубы и, свесив голову, наблюдал за работой.
— Сейчас, Марс, сейчас… «Ещё одно, последнее сказанье — и летопись окончена моя…»
Солнце уже поднялось, но между ним и траулером высилась Никольская сопка. Потоки света, скользя над затенённой, затканной кисеёй утреннего тумана бухтой, окрашивали её в розовый цвет. Гавань медленно просыпалась. Рыхлые клочья тумана, поднимаясь над мачтами судов, таяли в небесной голубизне. По набережной протарахтела первая машина. Немного хриповатый, но удивительно приятный и задушевный голос пел:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
Володя повернул голову и прислушался. Пели на «Сайре». В люльке стоял матрос с большой кистью в одной руке и малярным ведром — в другой.
