Он сказал это нам не для того, чтобы ущемить наше самолюбие, личное и общественное, а для того, чтобы мы поняли самое основное. Знакомству нашему с их цивилизацией мешала не скрытность их посредника, а наш незрелый и наивный способ мышления, наша логика, которая казалась им почти первобытной. Мы мыслили слишком конкретно и предметно. Наша логика незримыми цепями была привязана к макроявлениям и казалась им слишком статичной, негибкой, застылой. Большинство заданных нами вопросов привели его, посредника, в удивление, хотя он и был создан на основе полученной от изучения нас информации и запрограммирован с учетом наших физиологических, психических и логических особенностей, И все же он терялся перед элементарностью и схематизмом наших мысленных навыков и познаний. Научная строгость и щепетильность мешали ему ради общего понимания жертвовать сложностью явлений и искажать истину. Когда он произносил это слово — «истина», менялась даже интонация его голоса. И он, по-видимому, очень страдал оттого, что не в силах был приблизить нас к истине, к более полной истине, ради которой он был послан сюда, на наш межзвездный корабль.
Затем он перестал существовать, закончилась его программа. Перед нами был снова повар Нев, прежний Нев, глуповатый и добродушный искусственный малый.
Многие еще от него чего-то ждали, и даже сам строгий командир Хымокесан продолжал оказывать ему знаки уважения. И только Туаф, единственный из всех предвидевший этот смешной и печальный конец, говорил, похлопывая робота по плечу:
— Ну что, Нев? Ты снова с нами, дружище. И я ценю твой автоматизированный, программированный талант не меньше, чем познания этого куда-то испарившегося посредника. Да и был ли он? Может, его и не было. По правде говоря, я не очень об этом горюю. От его ответов у меня каждый раз болела голова. Приготовь для меня что-нибудь повкуснее и дай напиток, который поможет мне забыться,
ЛАРВЕФ ПОКИДАЕТ МЕЖЗВЕЗДНЫЙ КОРАБЛЬ
Находясь на межзвездном корабле, я невольно наблюдал за Ларвефом. Его авторитет был высок, и чувствовалось, что все его здесь уважали.
И даже посредник, еще до того как исчерпал свою программу, беседовал с Ларвефом охотнее и откровеннее, чем с другими.
Туаф, который любил все упрощать, и это обстоятельство объяснил слишком просто и плоско.
— Ларвеф, — сказал он, усмехаясь, — ведь не подвергся дублированию, как все прочие, не исключая самого Хымокесана. Его копии нет в музеях Планеты сюрпризов. Он еще не потерял своей ценности. Почему ему и отдано предпочтение.
— Но ведь у тебя тоже нет дублера, — возразил я, однако же посредник просто отказался отвечать на твои вопросы и даже, вопреки своему обыкновению, пренебрег вежливостью.
— Мои вопросы поставили его в тупик.
— Еще бы. Ты спросил его о том, существуют ли у них дурманящие разум напитки.
— Я спрашивал о том, что меня интересует. Я не выступил представителем своей цивилизации, как все вы, хотя никто не уполномочивал вас.
— Довольно, Туаф. Ты мне надоел еще на Уэре.
Ответа я не слышал. От него меня избавил Ларвеф, только что подошедший ко мне.
Он был чем-то возбужден и, по-видимому, желал с кемнибудь поделиться своим настроением.
— Вы знаете, о чем я сейчас говорил с посредником?
— О чем?
— О планете Земля. Я рассказывал ему о своем пребывании там в восемнадцатом столетии по тамошнему летосчислению; упомянул и о встрече с кенигсбергским мыслителем Иммануилом Кантом. Его очень заинтересовала Земля. И знаешь, он позавидовал мне, что мне удалось там побывать. О Земле они кое-что знают. И меня крайне удивило одно необычайное обстоятельство. Они знают не только о далеком прошлом Земли, об эволюции ее биосферы, но знают и о будущем. Если доверять его словам. Землю ждет великое будущее. Об этом будущем он говорил с не меньшим знанием, с не менее точными подробностями, чем о прошлом. Он пытался мне объяснить физическую сущность того удивительного источника, из которого они черпают свою парадоксальную, не согласованную с логикой и с законами здравого смысла информацию. Он рассказывал о созданных ими приборах, управляющих направлением времени. Но мои скромные познания физики и математики не позволили мне проникнуть в ход его мысли, следить за игрой его ума. Но самое удивительное-это то, что он заполнил промежуток.
— Какой промежуток? — спросил я Ларвефа.
— С тех пор, как я посетил Землю, прошло почти двести лет. Он подробно рассказал мне о тех событиях, которые произошли на Земле за эти двести лет. Он назвал мне имена философов, ученых, писателей, которые появились после тех, кого я застал в живых.
— Но где доказательство, что это не вымысел?
— У меня имеется возможность проверить. Мы будем пролетать сравнительно недалеко от Земли. Мой летательный аппарат здесь, в одном из отсеков нашего корабля. Надеюсь, что Хымокесан не будет возражать и даст мне возможность осуществить мое давнее желание. У меня к вам просьба, Веяд. Напишите историю вашего пребывания на Уэре, а заодно расскажите и о Дильнее.
— Но я же отсутствовал столько лет!
— В памяти информационных машин хранятся все сведения, полученные в пути через квантовую связь. Чего не удастся узнать, дополните воображением.
— Уж не хотите ли вы, чтобы я написал роман о вас и о ваших приключениях?
— Ну, что ж, было бы ложной скромностью, если бы я отказался.
Не знаю, почему я дал согласие. Я никогда не занимался писательским делом, требующим воображения и некоторых профессиональных навыков. Но я был одним из немногих, ничем не занятых на корабле, и бремя времени чувствовал сильнее других. Может быть, потому и взялся не за свое дело.
Помогала мне и Эроя, комочек вещества, наполненный энергией и мыслью. Она рассказывала мне о настоящей Эрое, оставшейся на Дильнее, рассказывала так подробно, словно пребывала одновременно и тут и там.
Повествование мое подвигалось постепенно, пока не достигло кульминационного пункта.
Наш межзвездный корабль летел недалеко от планет солнечной системы. Мы теперь видели Солнце, которое освещало жизнь Земли. Мне пришлось поспешить и чуточку скомкать конец рассказа. Ларвеф готовился к полету на Землю и хотел взять с собой книгу, которую я спешил закончить.
И вот этот момент наступил. Ларвеф простился со всеми так, как только он один умел прощаться, расставаясь не только с нами, но и с тем временем, в котором мы пребывали. Прощаясь с поваром Неком, он дольше, чем следовало, задержал на нем взгляд. Он смотрел на это механическое существо, словно видел за ег о спиной нечто невидимое нами, другую, неизмеримо более необыкновенную действительность, более значительную, чем та, которая нас окружала.
