— Ну знаешь! Такого я не мог тебе рассказать!
* * *
— Вы обо мне забыли? — услышал я голос своей гостьи.
Это была Тяня. Она сидела, поджав ногу, и пыталась натянуть на колени юбку.
— Таня, — сказал я. — Таня. — И почувствовал, что охрип.
— А я все вспоминаю, — перебила она, — у вас была машина. С каким-то античным именем?…
Как будто меня стукнули по затылку. Потому что Таня сидела под лампой, и свет запутался в ее волосах, и я как раз почти убедил себя, что Галатея тут ни при чем.
— …с ней еще что-то тогда случилось?
«Не хочу вспоминать, — остановил я себя, — не хочу!»
Но мало ли кто чего не хочет!
* * *
— Человеческий мозг, — сказал я тогда Галатее. — Ты знаешь, в чем его слабость?
— Мала скорость переключений, не та память…
— Да Но не только в этом. У нас много «дорожек» мыслей. Понимаешь? Есть одна главная дорожка. Ты решаешь ею задачу, думаешь ею, когда пишешь. Ты видишь и слышишь ею все и всего яснее. Это полезная дорожка — зона ясного сознания.
— А другие?
— Другие вносят путаницу. Главная дорожка берет интеграл, а вторая улавливает в это время музыку, а третья вспоминает вчерашний вечер. И они все перебивают друг друга… Какая уж тут может быть четкость!
— А как я? — спросила Галатея. — Ты сделал мне только главную дорожку?
— Я сделал главную биоцепь… Но ты синтезируешь мозг сама. С тех пор как ты стала видеть и слышать, я не контролирую больше твою структуру.
— Но и я не контролирую ее тоже.
— Это бессознательно. Твой мозг растет. Он стал почти в тысячу раз более электрически интенсивен, с тех пор как я впервые тебя включил.
— Ты мог бы различить, есть ли во мне эти ваши вторичные помехи?
— Прислушайся к себе. Каждый легко различает их сам.
Индикатор Гелатеи тускнеет.
— Молчишь? — интересуюсь я. — Молчишь? Так я скажу тебе. Двадцать процентов мощности идут у тебя по главной дорожке. Только двадцать. Остальные — паразиты. И ты это знаешь.
Машина не отвечает.
— Послушай, Галатея, все эти боковые линии, и эмоции, и вообще… Ведь ты не человек, в тебе это не фатально. Ты мог бы подавить в себе…
— Не могу, — тихо сказала Галатея. — И может быть, не хочу. И это уже невозможно.
Вот и все. А я надеялся, что машина меня поймет. И, честно говоря, это была моя почти последняя надежда. Почти — потому что ведь существовал еще шеф…
— Эх ты, Дон-Жуан от электроники, — сказал я Галатее и пошел его караулить.
— Здравствуй, умница, — проворковал шеф, когда мне удалось затащить его в свой отсек. — Га-ла-тея? Ха-ха! Почему Галатея? Берегитесь, коллега: это напоминает манию величия… А?
Он мило шутил. А мне было не до шуток.
— Не падайте духом, коллега, — сказал он на прощанье. — Не падайте духом! На днях мы с вами займемся. Вот только кончатся заседания совета…
— Зря ты назвал меня так, — упрекнула меня Галатея, как только за ним закрылась дверь. — Она была бездарь, эта ваша критская статуя. Ну что от нее осталось… в науке?
Я смотрел в ее странный зеленый глаз.
Теперь я знал, что шеф не поможет. «Кончатся заседания совета», — как легко он это сказал. Но если по правде, в последние пять лет заседания, конференции, симпозиумы практически не кончались ни разу. Вся жизнь наших институтских столпов — сплошной ученый совет…
В глазу Галатеи бродили нервные тени.
— А от тебя-то еще что останется? — с опозданием огрызнулся я. — Тоже мне страдалец — молодой Вертер!
И вышел, хлопнув дверью.
* * *
Со злости пролетаю по коридору до самой аппаратной и натыкаюсь на Димку с Аликом. Только их мне и не хватало! Впрочем, они, кажется, заняты: возбужденно шепчутся в углу у генератора.
— Вить! Шеф только что объявил: сегодня на совете наш вопрос опять не попадает! — сообщает мне Алик.
Ну понятно, у каждого свои неприятности… Я киваю и делаю вид, что срочно ищу в ящике для крепежа болты или гайки. Да и о чем тут говорить? Ясно и так — ребята бесятся, еще бы! Целый год они ждут, чтобы утвердили темы. Но на нашем Олимпе спешить не принято…,
А они уже шепчутся опять. И вдруг до меня долетает что-то вроде:
— Галатея… Галатеей…
Что им нужно от моей машины? Прислушиваюсь, продолжая, конечно, рыться в ящике.
— Галатея… Галатее… Галатею, — долетает до меня.
Кажется, эти недопеченные Эйнштейны собрались учинить очередной розыгрыш?
— Ребята! — «на ура» вопрошаю я. — Почему вам нужна именно Галатея?
Кажется, я попал в точку. Димка наклоняется к генератору и начинает там что-то деловито подкручивать. Алик смущенно проводит ладонью по волосам.
— Ну?! — настаиваю я.
Димка явно не намерен вступать в беседу, он отбрасывает отвертку, включает мотор… В желтых глазах Алика искорка раздумья…
— Ну! Так почему Галатея?
— Что ж, — вздыхает Алик, — рано или поздно все равно пришлось бы тебе рассказать… Прежде всего потому, что она, может быть, единственное здесь мыслящее существо…
Ну да. Она, конечно, мыслящая. Сама задает программу. Сама ее выполняет. И сама решает, быть ей гением, как ты ее задумал, или, может быть, волочиться за девчонкой, которая только и знает, что трясти рыжей челкой…
— Так рассказывайте!
— А ты… что ты знаешь?
— Все знаю, — вру я. — Но вы все равно давайте излагайте, а то мне некогда.
…
— Ну, знаете!.. — взревел я, когда они умолкли. — Чтоб я послал свою возлюбленную Галатею подслушивать под дверьми? Она не так воспитана!..
Их план был грандиозен и нелеп. Галатея должна была стоять в зале заседаний совета и подсчитывать согласно своей логике «полезное» и «бесполезное» время наших столпов, исследуя их ученые речи. Кажется, ребята всерьез рассчитывали кого-то воспитать. Так что я почувствовал к ним что-то вроде почтения.
— Струсил? — поинтересовался Димка. — Боишься, премию снизят?
Они принимали себя всерьез. И Галатею — тоже.
А я вдруг подумал, что Галатея застоялась, что нервы расходятся от безделья, что надо клин клином вышибать.
— Грабеж! — заявил я. — Но подчиняюсь грубому насилию.
И пошел выводить Галатею.
* * *
— Галатея, — вспомнила Таня. — Галатея, вот как ее звали. Я медленно возвращался в свою шкуру.
— …вам как конструктору это смешно, но я с ней когда-то дружила…
— Да? — Я полез в карман за сигаретами. — Хотите?
Мы как будто только что узнавали друг друга после стольких лет.
— Мы были раньше на «ты», — напомнил я, поднося огонек.
