— Прекратить беспорядок! Или вы уймете ваш арифмометр, или я удалю вас из зала.
Стрелки Галатеи мелко дрожат.
— Прошу не оскорблять присутствующих, — кричу я.
И как я мог впутать ее в это дело?
— Машина не может считаться присутствующей!
— Я еще раз прошу председателя зачитать вслух параграф докладной с характеристикой Галатеи, — напоминает Алик.
В голосе его металл: вот-вот брякнет что-нибудь такое… совсем не для широкой публики… Мы с Димкой знаем его привычки…
— Да, — нехотя цедит председатель, — вы утверждаете, будто эта ваша машина чуть ли не человек в электронной форме. Мировое открытие! А начинается оно со склоки… Впрочем, ваша докладная далеко не так убедительна, как хотелось бы. В институте есть экспертная комиссия по машинам. Нам лучше заслушать ее мнение.
Глаз Галатеи уже не сверкает. Он чуть зеленеет призрачным светом, будто в цепи упало напряжение.
— Слышишь, — толкаю я Димку, — уведем Галатею.
— Убери лапы, — шипит Галатея. — А то как дам тысячью вольт!
А милейший Иван Ефимыч уже вылез из президиума.
— Машина Г-1 предъявлена экспертам три дня назад, — сообщает он. — Я не готов сегодня о ней докладывать. На экспертизу уходит обычно месяца два или три. А пока что я могу сказать? Машина оригинальная. Это безусловно. Немного, правда, нервная… Но это не беда. Вот скоро мы ее испытаем…
— Ближе к делу, товарищ Осипов, — перебивает председатель. — Вот тут утверждают, что мы имеем дело с гениальной машиной. Считаете ли вы возможным официально подтвердить здесь ее гениальность?
— Официально? Официально подтвердить гениальность? — Иван Ефимыч оглядывает зал, президиум, растерянно щурится. — Гениальность — это же такое дело… Как квадратный корень из минус единицы… Официально?!
— Прекрасно, — делает вывод председатель. — Гениальности вы не подтвердили. Остается последнее: считаете ли вы эту машину во всем равной человеческой личности?
— Стар я стал, — поднимает плечи Иван Ефимыч. — Тридцать два года я испытываю машины. Но человека я не оцениваю. От этого увольте.
— Благодарю вас, товарищ Осипов, — встает председатель. — Вы сказали достаточно. Нам теперь ясно, что заявления о необыкновенных достоинствах этой машины необоснованны. Она не отличается от известных машин этого типа. И транслировать через нее выпады против уважаемых в институте ученых непростительно, а выдавать их за откровения — просто преступно. Считаю необходимым просить администрацию передать машину Г-1 в цифровой зал для расчета табличных интегралов. А поведение Патерина, Попова и компании мы обсудим особо. Посторонних прошу покинуть зал.
— Галатея, это же чушь, — сказал я. — Галатея, мы в тебя верим. Скажи мне что-нибудь, Галатея!
— А ну вас всех… — говорит Галатея.
* * *
— Машинам трудно к нам снизойти, — сказал голос Тани, — они такие точные, практичные реалисты. Голубой принц им не виден.
— Если бы…
— Я немножко боюсь машин: в них такая неумолимая логика.
— Логика? Я вынашиваю идею совершенного мозга. И даю им этот мозг, самый лучший в мире… А они моделируют в нем сны, перегружают его схемы из-за обиженной кошки, и даже…
— И даже мыслят? Ты хочешь сказать, что они мыслят, твои машины?
— Я хочу сказать, что они слишком много чувствуют.
— Ну, это одно и то же. И это… ведь это… — От ее улыбки по стенам забегали зайчики. — Я так рада. И я тебя поздравляю.
Ну вот. Честное слово, я не хотел выдавать себя за нового Винера. Наверное, так смотрела принцесса, когда Аладдин построил дворец из золота. Но я — то был неудачливым Аладдином.
— Ничего ты не понимаешь, — буркнул я, и от моего угрюмого голоса зайчики стали блекнуть. — Мало уметь думать, нужно уметь не думать, о чем не надо.
— Например, об обиженной кошке, да?
— Конечно. Это отнимает время. И перегружает схемы мозга. Кстати, именно эмоции дают наибольший импульс тока — такой, что мозг может просто сгореть… Но если я делаю мозг, он должен быть надежен. Надежнее моего. А иначе зачем он нужен?
Она крутила бокал за ножку. Похоже было, что надежный мозг не казался ей симпатичным. Кто их знает, что они там ценят, эта богема?
* * *
Когда мне выдали то, что осталось от Галатеи, я не стал ковыряться в ее блоках. И не стал снимать с нее несгоревшие детали. Потому что моя новая машина должна была стать совсем другой. У нее не должно быть эмоций. Никогда. Никаких. И поэтому она не должна формировать свой мозг сама. Я не должен ей это разрешать.
* * *
Древний Пигмалион, чудак с перегретым солнцем черепом! Ты вылепил дитя и стал ждать, что из него вырастет. И оно превратилось в нимфу с тонким изгибом прозрачного тела. А ведь ты так любил смотреть на мощные бедра и сильную поступь женщин-атлетов! Так почему же с самого начала не придал ты глине вожделенные формы?
* * *
Новая машина появилась на свет совершенно готовой. То есть возможность биосинтеза в ней все же сохранялась, но только на главной дорожке. Я дал ей только одну главную дорожку мысли, нацело исключив возможность ответвлений. Зато объем ее памяти был огромен, это мне удалось…
— Привет, — сказал я ей, как только она уже могла слышать. — А ну, работай мозгами!
И тут началась свистопляска.
— Записывай, — предлагал я ей, вводя в нее информацию.
Но она не знала, какой регистр памяти у нее заполнен, а какой еще пуст. И портила старые записи.
— Где находится Мадагаскар? — спрашивал я.
Но она никак не могла найти, где в ней это записано.
Я пошел к библиографам. И они больше года составляли ей картотеку памяти по всем законам библиотечного дела.
Я ввел в машину картотечный прибор на 80 000 ферритов. Но он все время ломался. И его все равно не хватало.
— Реши уравнение, — просил я свою новую машину. — Не волнуйся. Спокойно.
А она и не волновалась ни капли. Но чтобы она решила, нужно было продиктовать ей все действия. И по порядку.
Я бросился к шефу. На этот раз он был ко мне даже внимателен.
— Прекрасная машина, — заключил шеф. — И чего вы от нее хотите? Машине всегда надо задавать программу и номера нужных регистров памяти. Это общеизвестно, коллега.
«Это случайность, — сказал себе я. — Она должна мыслить».
И сделал третью машину.
Потом я сделал четвертую, пятую… Результаты были не лучше. То есть они, конечно, находили себе применение, водили, например, по заданному маршруту космические корабли. Но творить…
За десять лет только раз мне почудился проблеск. Только почудился.
