Я возился с какой-то биоцепью. Это была, кажется, Г-5. Или Г-8?
— Прощай, Пигмалион, — крикнул за дверью Алик. — Еду матросом на Гавайские острова. Проветрюсь. И ну вас к черту.
Я положил на стол провода. Вытер о брюки скальпель.
— Погоди, Алеша. Давай вместе.
Вернулся я месяцев через пять.
— Привет сачкам! — встретил меня машинный голос. — Если предположить, что период обращения кометы Нияя изменяется в дельта пси раз, что подтверждается трехсотлетними наблюдениями, то можно сделать вывод об ее искусственном происхождении…
— Бред! Кому нужны искусственные кометы? — взвился я с ходу.
И запнулся. Потому что это была моя «прекрасная, по шефу», машина, а я не оставлял ей «кометной» программы.
— Низкий уровень развития межзвездных сообщений землян, — взъярилась машина, — не дает права считать бредом…
Зеленый глаз ее горел. Контакты опасно трещали.
— Так, — сказал я, включая анализатор интенсивности мозговых дорожек. — По основной линии всего двадцать процентов излучений!
Это снова была Галатея. Нервная, хрупкая Галатея. Видно, я небрежно бросил провода, когда спешил вслед за Аликом. И эти провода нечаянно сомкнулись с биоцепью, так что синтез стал возможен без ограничений… Простая случайность. Ненужный уже блок картотеки валялся, отброшенный ею в угол.
— Нет, — сказал я, — не хочу снова любить тебя и терять.
И выключил рубильник.
* * *
— Может быть, тебя обидели женщины? — долетел до меня насмешливый голос. — Ты против эмоций для всех? Или только для машины?
Таня явно переоценивала мою галантность.
— Для многих, — объявил я. — Но тебя это не касается.
Лицо у нее было холодное, а губы колючие.
— Ты помнишь меня ту? — спросила она. — На вашей сцене?
Я видел ее на сцене каждый раз, когда мог раздобыть билет. Но сейчас речь шла о другом. О том, как десять лет назад рыжая Танька, неудавшаяся актриса, читала у нас в институте стихи. И как она стояла тогда, такая угловатая, и было видно, что ей некуда девать руки.
— Вот такая я была. И была бы до сих пор, если б тебе не удалась твоя затея. Тогда. С Галатеей.
Затея с Галатеей? Которая удалась?
Я подумал, что мне ничего, пожалуй, не удалось ни с Галатеей, ни после. Тем более — после. Да, после — тем более.
— …Такая я была, пока один тип от кибернетики не вздумал запрограммировать объяснение в любви. Он как-то там его обсчитал и ввел в свою машину. И вышло так, что оно досталось мне, хотя до сих пор не знаю, мне ли предназначалось.
— Галатея тебе сказала?… — У меня высохли губы.
— Да. Все, что ты там придумал. Ты, наверное, уже не помнишь? Она потрещала своими искрами, а потом сказала, что я — золотое солнце, и предел бесконечной мечты, и…
«Попробуй, попробуй только засмеяться», — подумал я.
— Но я не могу над этим смеяться, Я была тогда рыжая Танька, и мне никогда еще так не говорили. Даже машины.
— И ты?…
— Я много лет вспоминала потом. А тогда я слушала эти твои вирши и верила, что солнце и что предел. И что кто-то меня любит. Все равно кто. Взаправду любит. И мне казалось, что это поднимает меня над моими неуклюжими руками, и скованными ногами, и связанным голосом. И что все теперь сбудется.
— Ты ей ответила?
— Кажется, я тогда заревела. Стояла, а слезы текли по носу. А потом все так завертелось! Первый успех у меня был в тот вечер в студии. И я ушла из института в театр. А сам ты ведь так и не сказал мне… Правда, ты был занят: тогда как раз была эта авария.
Да. Тогда была авария. То есть тогда она началась.
Я, кажется, теперь почти понял, почему старая история с Галатеей так и не смогла состариться.
— Про тебя я просто забыл. У актеров и правда весь ум — в эмоциях. Но ведь это исключение, — все-таки возразил я Тане.
— Ты хочешь сказать, что у актеров интеллект второго сорта?
Черт побери того, кто придумал эту женскую эмансипацию! И если бы им оставили хотя бы способность к сочувствию… Десять лет я изобретал небо без голубизны и музыку без звуков… А теперь следует встать вот сейчас и сказать об этом вслух? Громко? Торжественно? Потому что многие лучше всего понимают себя с голоса…
* * *
Таня зашевелила губами. Слова доходили, будто сквозь стену. Потом паутинки волос защекотали мне лицо.
Все закружилось. Шеф, ребята, машины стали вдруг такими маленькими!
Мне показалось, что я Одиссей, нашедший свою Итаку. На минутку. Потом я вспомнил все, что должен был вспомнить.
— Эта моя Галатея, — сказал я отойдя, — она была мыслящая, понимаешь? Ты пойми, она была мыслящая! И никто никогда не мог бы запрограммировать ей объяснение. Она сама…
Надо было, чтоб она это узнала. И чтоб поняла. Я знал, что должен это своей Галатее.
Я мог бы рассказать понятнее.
«Знаешь, — сказал бы я ей. — Она была втрескавшись, эта моя машина. Здорово втрескавшись в одну рыжую фею».
Но так говорить было нельзя. И это я тоже должен был своей Галатее.
— Ты хочешь сказать, что она… что машина?
— Да. И еще. Помнишь ту аварию? Так вот, аварии не было. Это было самоубийство.
Ого, как взвились ее ресницы!
— Она убила себя. Комплекс гения, понимаешь? Гению трудно выжить…
— Что??
«Хватит, — остановил я себя. — Не надо».
Потому что я не хотел вспоминать, я просто не мог вспоминать.
И вообще, черт знает что: быть рядом с женщиной и говорить о машинах!
Но эта женщина была Таня. Та самая Таня.
На полу стояли туфельки. Одна впереди другой. И они толкались каблучками. Я представил себе, как она спускает с дивана ноги и как ее ноги ищут их в полутьме.
А потом вдруг увидел, как тащат на свалку машин обгорелую станину Галатеи. И она как будто упирается своими длинными стойками, все еще стройными, как эти ноги.
— Это, конечно, неофициальная версия, — пояснил я Тане. — Да, неофициальная.
* * *
— Подпишите протокол, — сказал мне тогда председатель комиссии по расследованию аварии.
«Машина марки Г-1 по прозвищу Галатея сгорела в результате короткого замыкания в цепи коммутации», — прочел я. И подписал.
— Может быть, вы что-то добавите? — спросили меня.
— Нет.
— Предположения? Догадки?
— Нет.
Какие тут догадки! Сначала сотни глаз совета, которые смотрят сквозь тебя. Которые так не видят тебя, что ты уже и сам не веришь, что ты действительно есть. Что ты есть, что мыслишь, что ты — Галатея, а не арифмометр… Потом машинный зал и общество счетчиков, тупых и довольных счетчиков, непримиримых в своей ограниченности… А главное — табличные интегралы. Сто лет назад обсосанные, до отвращения знакомые табличные интегралы. Мир, замененный табличными интегралами. Табличные интегралы сегодня, завтра, в субботу…
