Решено было строить из того, что есть т. е. из обломков моста. Но обрушившиеся в реку бревна, которые течением прибило к берегу, были старые и сырые, недаром их дождь поливал, и на плаву держались кое-как. Стоило ступить на них, как тут же уходили под воду.
— Вашу мать! — зло сказал Михалыч, обернувшись на товарищей пенсионеров.
Те прятали глаза, и делали вид, что к злости Михалыча никакого отношения не имеют.
— Чо стали? Давай их из воды вытаскивать.
Сказано, сделано. Поднапряглись и два бревна вытащили. Но нужно было еще два как минимум, чтобы сбить раму плота. Настил сделать, можно было из старого штакетника. Вон, у Сашки-алкаша забор разобрать. Дача его давно тайгу напоминала, лопухом и густой крапивой заросла. Сашка если появлялся на даче за все лето один раз, так пил неделю не просыхая. И Михалыч думал, что отсутствие пару пролетов на заборе, его не сильно расстроит. Пролеты отломали, орудуя топором как монтировкой на два счета. И тут же выяснилась их непригодность. Бруски, на которые был набит штакетник, под действием топора раскрошились. Вот же негодный человек, и все у него негодное, подумал Михалыч, и тут взгляд его упал на лавку в Сашкином дворе. Вернее две лавки стоящие по бокам вдоль дощатого стола, на котором Сашка закусь и раскладывал. И ни разу Михалыча не пригласил. Ну, и трындец твоей беседке. Дурное дело не хитрое. В полчаса разломали и стол и лавки. Лавки пошли на поперечины, а сама столешница на помост. Плот собственно был готов. Размерами вышел не большой, максимум два человека смогут разместиться. Спустили его на воду, и тут оказалось, что стоит на него ступить, как он на полметра уходит в воду.
Семенов предложил привязать к нему пустых пластиковых бутылок, что без сомнения плавучесть повысит. На что Михалыч посоветовал ему привязывать бутылки к своей жопе, чтобы не утонуть. Поскольку голова у Семенова и так пустая, пенопласт обещал, а не принес. Пенопласт как оказывается, крысы почикали, развел руками Семенов. Тогда Петрович предложил подложить под днище плота пустые канистры и привязать их проволокой. Его предложение Михалыч одобрил, но поинтересовался, где взять канистры? На этот простой вопрос Петрович ответить не смог, а потому был подвергнут со стороны Михалыча резкой критике нецензурными словами, суть которых сводилась к тому, чтобы Петрович брал в руки своё седалище и рыскал по дачам в поисках целых емкостей, и без них не возвращался.
Вообще, надо сказать, что сторож содового общества пребывал в крайне поганом расположении духа. Его раздражала любая мелочь, любое не так сказанное слово, в душе кипело как во фляге с бражкой, на раскаленной печке. А все потому, что тело ныло, во рту сохло, руки дрожали. И единственным средством вернуть Михалычу миротворческое настроение, были заветные сто граммов, которые ему никто из присутствующих не догадался предложить. И это обстоятельство его крайне раздражало. О том, что он вчера собирался бросить пить Петр Михайлович уже не вспоминал. Во-первых, это было обещание, данное сгоряча, а во-вторых, мужик — он не кактус, ему пить надо. Правда, нынешняя обстановка к питию не располагала. Вот переберется на ту сторону, навестит Генку, позвонит Коровкину, и в магазин заглянет. Но до исполнения заветной мечты было далеко, как до Китайской пасхи. Поэтому искать канистры строители плота отправились в полном составе. И уже не видели как к остаткам моста, на том берегу подъехал автомобиль профессора Томилова. Из машины профессора вылезли два парня и озадаченно уставились на обгоревшие бревна, гнилыми зубами, торчащие из берега.
***
Прохладный ветерок шумел листвой у дома, чирикали воробьи, с гуканьем сорвались с крыши голуби и пронеслись над вершинами деревьев. Но весь этот природный шум заглушал поток автомобилей, проходивший с той стороны жилого дома. Хантер грустно проводил голубей взглядом. Опрос жителей, как он и ожидал, никаких результатов не принес. «Не видели, не встречали, не знаем, не слышали, не уверены, не живет». Если вычеркнуть все слова, ответ состоял в одной частице — «не». Придется возвращаться не солоно хлебавши. Еще одно «не». Но так просто Хантер отступить не мог. Он решил обойти весь участок, отраженный на карте. Заглянул с фото Шурави в ресторанчики, выпил в одном из них, оформленных на восточный мотив, чашечку кофе по-турецки. Кофе оказалось препаршивейшим на вкус и ни цены, ни названия своего не оправдывало.
Вот помнится в своей предыдущей командировке в Стамбуле, он пил действительно вкусный кофе. Стоил наперсток кофе три доллара, но какой вкус, какой аромат! Хантер, считавший до этого лучшим кофе, произведенный на большом Африканском роге в Сомали и Эфиопии, понял тогда, что ошибался. Лучшим был турецкий.
Впрочем, долго он кофе не пил. Выяснил, что Шурави тут никто не видел, и пошел дальше. Дальше был бильярдный клуб — безрезультатно. Секьюрити на входе в офис территориальной инспекции, как гордо значилось на вывеске мутной фирмы, не видел, не встречал. Интересно, как они территорию инспектируют? — мельком подумал Хантер. На предмет наличия чего? Блох? Бродячих собак? Мусорных контейнеров? Здание громадное. По видимому, количество инспекторов, рассчитано на всю территорию СНГ. Этой странной империи, разделенной по прихоти удельных князьков на мелкие части. Все равно как если бы тело одного существа разделилось на части, и каждый орган потребовал суверенитета, независимости от другого органа. Тело неминуемо бы погибло, погибли бы и части. Но эти «части» в данном случае как-то выжили и даже пытались процветать. Странная страна, странные люди, в который раз подумал Хантер, выходя на автостоянку, расположенную между инспекцией и магазином «Pucha». Еще одна странность….До развала империи этот магазин, стоящий на улице Мира, имел более понятное название — «Детский мир». Но в период девяностых годов, когда, как грибы после дождя возникали, то тут, то там различные коммерческие фирмы. И страну пучило от предпринимателей и шальных денег, о происхождении которых можно было только догадываться. Кому-то из предпринимателей не лишенных финансов, но с атрофированной фантазией и пришло в голову переименовать приватизированный магазин. Надо сказать, что Хантер работал в этой реальности долгих двадцать лет и за это время уже много где побывал. И начинал он работать именно в этом городе в самом начале своей карьеры, в тот мутный период девяностых годов. Поэтому старый город он помнил, а новый еле узнавал. Так сильно город изменился.
Очеловечился я, думал Хантер. Вот даже стало знакомо такое слово как ностальгия. Не по родине, по молодости. Родная реальность, как забытый сон. Воспоминания о ней уже успели стереться за эти годы. А вернутся на Родину, он сможет только таким образом, как «вернулся» Шурави. С одним маленьким отличием, его прах будет развеян не над вершинами гор, а над морем. Живым, после перенесенных физических изменений он вернутся, не сможет. То, что с его организмом сделали для выживания в этой реальности, в родной его погубит. Изменения эти необратимы.
