Я пытаюсь нажать переключатель на стене лестничной площадки, но это не вызывает никакого света. Я тяну дверь на себя и закрываю. Там есть засов, который я задвигаю. Если, в конечном счёте, я должен буду спуститься в подвал, мне нужен фонарик. Перед этим мне необходимо проверить комнаты первых двух этажей, и я надеюсь пережить эту инспекцию.
Я прохожу через давно не использовавшуюся столовую, залитую солнечным светом, отфильтрованным тонкими занавесками, которые висят между раскрытыми плотными шторами, через рабочий кабинет, где жирные мотыльки, дрожащие у прозрачной ткани возле окна, перепархивают в более тёмные углы, как будто тени спасут их от меня, а затем возвращаюсь в коридор, направляясь к фойе и передним комнатам.
Я не менее напуган, но мой страх сейчас сдерживается здоровым отвращением и уверенностью в том, что моя миссия даже немного более важная, чем освобождение семьи Хармони от этого проклятья. На каком-то базовом уровне ощущений я здесь для того, чтобы совершить экзорцизм.
Итак, мы здесь, внутри Уиверна, и, кажется, в тысяче миль от Томми для того, чтобы помочь ему всем, что можем ему предоставить. Мы слышим, как он врезается в дом, как планировалось, но прямо после этого мы теряем с ним контакт, потому что машина, возможно, сломалась, и всё такое. Эд говорит, что и «Джип», и смартфон всё ещё передают сигнал. Он уверен, что Томас жив и в порядке. Хорошо, пусть Эд супер-умный, но это не значит, что он знает всё, он не похож на Бога или что-то в этом роде. Как можете представить, я хочу, чтобы он позвонил на этот телефон и узнал, всё ли в порядке у Томми, но Эд говорит, что не сейчас, Томми нужно дать время освоиться, нам не следует отвлекать его в критический момент.
Одно из наших трёх больших беспокойств, если мы можем ограничиться тремя, заключается в том, что когда Томми влетел в дом, шум от этого привлёк окружную пожарную команду, и что они бросятся к дому, увидят то, что Хискотт не может позволить им увидеть, и большое количество людей погибнет до того момента, как с ним будет покончено. Но Эд отслеживает трафик радио в диапазоне для спецслужб плюс все телефонные и мобильные звонки отовсюду с территории «Уголка», и говорит, что никто, судя по всему, не обратил внимания. Сирены, ветер, огонь и общее беспокойство, должно быть, предоставляют Томми достаточное прикрытие.
Мне почти что больно об этом думать, но ещё одно из наших наибольших беспокойств заключается в том, что Хискотт использует кого-то из моей семьи, чтобы убить Томми или что Томми будет вынужден убить кого-то из моей семьи, когда он нападёт. Так или иначе, знаете, я могу совершить самоубийство, если это случится, или если я не умру, то умрёт что-то во мне, и я уже никогда не буду прежней и не захочу быть.
Если хотите знать, третья вещь, которая сводит нас с ума – или сводит меня с ума, так как Эд просто неспособен сойти с ума – думать о тех трёх постояльцах мотеля, которых Хискотт забрал в свой дом за эти годы, этих отшельников никто не хватился, и они больше никогда не вышли. Эд думает, возможно, сумасшедший старый Хискотт мог сделать нечто большее, чем контролировать их разум. Он говорит, что, вероятно, после той инъекции клеток пришельца со временем Хискотт стал больше пришельцем, чем человеком, и поэтому стал способным заразить тех троих и обратить их тоже в нечто вроде пришельцев. Знаете, как укус вампира или что-то менее тупое, чем укус вампира. Эд знает всё, что Хискотт и его команда узнали о пришельцах, потому что у него есть доступ к тем файлам. Он говорит, что это самое впечатляющее собрание информации. Так что с чем бы Томми ни имел дело в этом доме, это не близкий контакт третьего рода в добром спилберговском стиле.
В течение последних пяти лет я возносила свои лучшие молитвы каждую ночь, не пропустила ни одной, хотя должна признаться, если это не разобьёт сердце моей маме, я прекратила это делать около года назад. В смысле, молитвы об освобождении от Хискотта только заставляют меня ожидать освобождения вскорости, и когда молитвы остаются без ответа, ты чувствуешь себя ещё хуже и задумываешься, в чём смысл. Я не критикую Бога, если вы так думаете, потому что никто не знает, почему Бог поступает так или иначе или как Он считает, и Он несравнимо умнее любого из нас, даже умнее Эда. Говорят, что Его пути неисповедимы, что, несомненно, является правдой. Что я хочу сказать, так это то, что все эти молитвы придумали люди, возможно, Бог никогда не просил нас этого делать. Да, правильно, Он хочет, чтобы мы любили Его, и Он хочет, чтобы мы почитали Его, так что мы будем жить правильно и творить добро. Но Бог есть добро – правильно? – и чтобы быть истинным добром, необходимо обладать скромностью, мы все знаем это, так что если Бог лучший из лучших, то он также скромняга из скромняг. Правильно? Так что, может быть, это мешает тому, чтобы Его восхваляли круглосуточно, называли великим и могущественным всё время. И, возможно, Его немного сводит с ума то, что мы всегда просим Его решить наши проблемы вместо того, чтобы хотя бы попытаться решить их самостоятельно, что Он и заставляет нас делать. В любом случае, вследствие всего этого, после того, как я практически отказываюсь от молитв и нахожусь в глубокой чертовской уверенности, что Бог слишком скромный, чтобы сидеть целыми днями, слушая наши молитвы и мольбы к Нему, забавная штука заключается в том, что я молюсь, как сумасшедшая, за Томми. Подозреваю, безнадёжно.
Когда я достигаю конца лестничного коридора, за мной доносится звук проворачивающейся ручки двери, ведущей в подвал. Дверь сделана из куска хорошего махагониевого дерева[93], засов толстый, петли из почерневшего железа. Потребуется порядочное усилие, чтобы выбить её, и шум будет мне достаточным предупреждением. Проворачивание прекращается, и всё тихо.
Шестипанельные светильники, расположенные по бокам передней двери, дают в фойе лишь тусклый и холодный свет, частично из-за кислотных орнаментов в виде вьющегося плюща, запечатлённых на большей части стекла. Также переднее крыльцо выходит на запад, с другой стороны от наибольшей яркости утреннего солнца. Подоконник серый от толстого слоя пыли, засыпан мёртвыми комарами, мёртвыми мухами и мёртвыми пауками.
По левую руку расположена общая комната, забитая украшенными цветочными узорами «честерфилдами», нагруженными декоративными подушками, красивыми креслами с подголовниками и скамеечками для ног, антикварными шкафами и несколькими горшками для растений, в которых некогда цветущие папоротники сейчас висят в виде коричневых пересохших веток, ковёр под ними покрыт погибшими листьями. Всё там в пыли и паутине, тишина, воздух кажется более влажным в передней части дома, чем в задней.
