одном борту пиджака был ряд медалей, зато на другой красовалась желтая звезда Давида, крупная и блестящая. Евреи предпочитали не выходить на передний план, не привлекать внимания, но этот старик бросил вызов здравому смыслу, выйдя на марш с приметной звездой, хотя мог обойтись маленькой звездочкой в петлице, как и все евреи в то время, – очень скромно и по-английски.
– Жид! – крикнул кто-то.
Ветеран даже ухом не повел, в отличие от Дэвида, которого захлестнула волна гнева. Он отдавал себе отчет, что по закону тоже обязан носить желтую звезду и не может работать в правительственном учреждении, – евреям запрещалось занимать подобные должности. Но из всех людей только отец, находившийся в двенадцати тысячах миль от этого места, знал, что мать Дэвида – птица редчайшей породы: ирландская еврейка. Теперь в Британии наполовину евреи причислялись к евреям, а за сокрытие своей национальности полагалось бессрочное задержание. Во время переписи 1941 года, когда от людей впервые потребовали указать религиозную принадлежность, он назвался католиком. Так же он поступал всякий раз, когда обновлял удостоверение личности, и во время переписи 1951 года, в которую включили вопрос о том, не был ли евреем кто-нибудь из родителей в первом или втором поколении. И хотя Дэвид старался загонять эти мысли вглубь, иногда он просыпался в страхе посреди ночи.
Остальная часть церемонии прошла без помех. Встретившись с Джимом, отцом Сары, члены семейства отправились в Кентон, где Дэвид и Сара занимали дом в псевдотюдоровском стиле – отдельный, но имевший общую стену с соседским домом. Там Саре предстояло накрыть обед для всех. Джим узнал о случае с краской от родственников, хотя и заметил красные пятна на ступенях Кенотафа. Джим почти не говорил о происшествии по пути домой, так же как Сара и Дэвид, зато Айрин и особенно Стив просто кипели от возмущения. Когда они вошли в дом, Стив предложил посмотреть новости и узнать, что там говорят про нападение.
Дэвид включил телевизор и развернул к нему кресла. Ему не нравилось, что в большинстве домов мебель теперь расставлялась в зависимости от расположения экрана; за минувшее десятилетие аппарат, который кое-кто все еще называл «идиотским ящиком», появился у половины жителей страны – наличие телевизора стало границей, отделяющей богатых от бедных. Он стремительно подчинял себе жизнь нации. Новости еще не начались, показывали детский сериал, экранизацию какой-то приключенческой книжки про Бульдога Драммонда, где фигурировали отважные герои империи и коварные туземцы. Сара подала чай, Дэвид пустил по кругу пачку сигарет. Он бросил взгляд на Джима. Тесть, хотя и превратился в пацифиста после Великой войны, неизменно участвовал в парадах на Поминальный день: при всей своей ненависти к войне он воздавал почести старым товарищам. Дэвиду было интересно, что он думает о происшествии с краской, но понять что-либо по маске-протезу было невозможно. Протез был хорошим – плотно сидящий, телесного цвета; имелись даже искусственные ресницы вокруг нарисованного плоского глаза. Сара призналась однажды, что когда она была маленькой, тогдашняя отцовская маска, примитивная, из тонкого листа железа, пугала ее. Когда отцу случалось усадить ее на колени, она начинала реветь, и Айрин забирала ее. Мать называла Сару жестокой, противной девчонкой, но Айрин, четырьмя годами старше сестры, обнимала ее и говорила: «Не надо так делать. Папа не виноват».
Начались новости. Они смотрели, как юная королева приносит дань памяти, внимали звучному, торжественному репортажу Димблби. Но об инциденте с Роммелем Би-би-си не упомянула – показали, как представители доминионов возлагают венки, и сразу перешли к послу Кеннеди. Изображение коротко мигнуло, совершенно незаметно, если не быть начеку, и комментарий не прервался, – судя по всему, операторы Би-би-си позже сделали перезапись.
– Ничего, – сказала Айрин.
– Должно быть, решили не сообщать.
Раскрасневшаяся от готовки Сара пришла из кухни – посмотреть новости.
– Остается только догадываться, о чем еще нам не сообщают, – тихо заметил Джим.
Стив повернулся к нему. На нем был один из его любимых свитеров яркой расцветки, некрасиво обтягивавший пухлый живот.
– Не хотят будоражить людей, – сказал он. – Ни к чему видеть, что такое происходит в Поминальный день.
– Но люди должны знать, – яростно заявила Айрин. – Должны видеть, что творят эти подлые террористы. Да еще на глазах у королевы, бедной девочки! Неудивительно, что она так редко появляется на публике. Это позор!
– Вот что происходит, когда народу не позволяют роптать против своих хозяев, – брякнул Дэвид, не удержавшись.
Стив развернулся к нему. Он был все еще зол и искал, на ком бы сорваться.
– Ты на немцев намекаешь, кажется?
Дэвид небрежно пожал плечами, хотя страстно желал пересчитать Стиву все зубы.
– Немцы – наши партнеры, – продолжил свояк. – И нам, кстати, очень повезло, что это так.
– Повезло тем, кто наживает деньги на торговле с ними, – отрезал Дэвид.
– Что ты, черт возьми, имеешь в виду? Намекаешь на мои дела в Англо-Германском содружестве?
Дэвид сердито глянул на него:
– Правда глаза колет.
– Ты бы предпочел видеть у власти ребят из Сопротивления, да? Черчилля, если старый милитарист еще жив, и свору коммунистов, с которыми он спутался? Убивать солдат, взрывать людей – вроде той маленькой девочки, которая на прошлой неделе наступила на их мину в Йоркшире?
Лицо у Стива побагровело.
– Пожалуйста, – произнесла Сара резко, – не нужно затевать ссору. – Она переглянулась с Айрин.
– Ну ладно, – сдался Стив. – Не хочу портить день, который эти свиньи и так испортили. Для государственного служащего очень важно быть беспристрастным, – язвительно добавил он.
– Это ты к чему, Стив? – вскинулся Дэвид.
– Ни к чему. – Свояк вскинул руки, раскрыв ладони. – Мир.
– Роммель, – с грустью промолвил Джим. – Он был солдатом на Великой войне, как я. Если бы только Поминальный день не был таким военизированным. Тогда бы люди не испытывали желания протестовать. Ходят слухи, что Гитлер сильно болен, – добавил он. – Не выступает по телевизору в последнее время. И с возвращением демократов в Америке, быть может, грядут перемены. – Джим улыбнулся жене. – Я всегда говорил, что перемены будут, стоит только как следует подождать.
– Уверен, если бы герр Гитлер болел, нам бы сообщили, – отмахнулся от него Стив.
Дэвид посмотрел на Сару, но ничего не сказал.
Позднее, когда остальные члены семьи уехали на новеньком «моррис-майноре» Стива, Дэвид и Сара поругались.
– Ну зачем ты наскакиваешь на него перед всеми? – спросила Сара. Она выглядела усталой, так как всю вторую половину дня хлопотала вокруг гостей. Ее волосы были растрепаны, голос звучал раздраженно. – Перед папой, причем не когда-нибудь, а сегодня. – Женщина поколебалась, затем продолжила с горечью: – А ведь ты сам много
