потолок громче, чем это было необходимо. В ушах ещё звенело.
— Этот участок будет для нас потерян, а вы останетесь в вегетативном состоянии. Или навсегда застрянете там, это зависит от точки зрения. Поспешите же!
— Это можно как-то остановить? — я пролез под одним из пультов, чтобы сократить путь, но оказался в тупике и, чертыхаясь, полез обратно.
— Увы, нет. Мы используем что-то вроде… погружаемого бакена, чтобы закрепиться на вашей стороне. Последний эксперимент сорвался: структура мнемограммы на нём оказалась повреждена вашим, мой друг, вторжением. Совершенно невольным, я понимаю это, не беспокойтесь.
К вибрации добавились мерные удары, как если бы в подвале заработала сваебойная машина, пока ещё в четверть силы. Мне становилось хуже, мысли с огромным трудом ворочались в голове.
— Это место, эта пустыня… Она хотя бы на Земле?
— Зрите прямо в корень, Виктор Степанович! Ответ будет — да. И нет.
— Можно просто Виктор.
— Как угодно. Видите ли, Виктор, здесь мы ступаем на зыбкую почву, что издавна являлась вотчиной философов. Думаю, вы и сами уже многое поняли. Наблюдаемое вами пространство, несомненно, объективно существует, но в то же время имеет психогенную природу. Возможно, вы увидите в этом парадокс, но его на самом деле нет. Танатонавтика — молодая дисциплина, отчасти засекреченная ввиду ряда не решённых этических вопросов. Знали бы вы, как нам трудно находить доброволь…
— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры… четыре процента.
— Верно, не будем забывать о том, что действительно важно. Вы как будто…
— Да. Почти дошёл.
Я стоял у самого подножия «маяка». От силы подземных ударов раскачивались кабеля, свисавшие с ферм над моей головой. Проникавший снаружи солнечный свет изменился: там, над вечной пустыней, как будто впервые в истории начинался закат. Вверх вела узкая железная лестница, и я сделал первый шаг.
— Я лежу в коме и вижу сон? Так?
— Э-э… Виктор, это крайнее упрощение. И я не уверен, что сейчас подходящий момент для этого разговора.
— Отчего же, я тут совсем не занят.
— Что ж. Вы сами знаете ответ.
— Где я на самом деле?
— В институте геронтологии. Мы не сразу заметили проблему, но потом вам каким-то образом удалось выйти на связь, да ещё и натворить дел. Вас нашли без сознания и доставили сюда. Даже присвоили кодовое имя на время операции: «Орфей», — он неприятно хихикнул, но смешок утонул в трансформаторном гуле и ударах сваебойного метронома. — Можете гордиться, вы первый гражданский, прикоснувшийся к Запредельному. Я вам даже немного завидую.
— Не понимаю… Я плохо помню, что случилось. Чёрт!
На верхней площадке я пошатнулся, зашёлся кашлем и согнулся пополам. Горло драло так, будто я кашлял алмазной крошкой. Пол оказался неожиданно далеко, отчего голова закружилась ещё сильнее. Репродуктор продолжал что-то говорить, но я не слышал. На ощупь найдя ручку на ведущей в стеклянную комнату двери, я мешком ввалился внутрь и застыл на пороге, увидев.
— Дедушка?
Одна из ламп дневного света ещё горела под потолком, изредка мигая — в такие моменты сюрреалистичная сцена погружалась в темноту и становился виден трепещущий хаос огоньков на аппаратуру внизу, в зале. Теперь почти все огни были красными.
— Кессель, — я вновь раскашлялся. — Кессель, какого чёрта?!
В центре застеленной протёртым ковром круглой комнаты стоял журнальный столик, а на нём — два красных телефона, таких новеньких и блестящих, словно только что сошли с конвейера. Возле стола я увидел два мягких кресла, и в одном из них с задумчивым, отсутствующим видом сидел мой дед. Моего появления он не заметил. Казалось, он смотрит сквозь стекло куда-то вниз, но было ясно, что мысли его очень далеко отсюда. В руке он держал трубку одного из телефонов и тихо бормотал туда что-то, будто бы ведя неспешный разговор со старинным другом. Медленно шагнув вперёд, я прислушался.
— А как цвела акация тем летом, ты помнишь? Запах стоял такой, что от него кружилась голова. Ты испугалась шмеля, а потом обиделась, что я над тобой смеялся, пришлось катать тебя три круга на колесе обозрения, прежде чем разрешила себя поцеловать. Никогда не забуду вкус подтаявшего мороженого на твоих губах.
— …сколько сломано копий! Кто только ни пытался объяснить, как происходит редукция волновой функции в точку, почему пси-функцию нельзя после измерения вернуть в предыдущее состояние. Со временем всем просто надоело. Есть уравнение Шрёдингера, как посчитать — понятно, а остальное, мол, не так и важно. Послушали Эверетта, поудивлялись да и разошлись. А я утверждаю… Что? Нет уж, коллега, я попрошу вас…
— Когда мать хоронили, была зима. Яму заранее выкопали, а ночью ударил такой мороз, что от холода треснула домовина, оставленная в сенях. Мне шесть лет тогда было, так я испугался, что это мёртвая мама встала и сейчас ко мне прощаться придёт. Как начал ночью плакать, так до самого кладбища и не прекращал. Стали яму засыпать, а земля схватилась льдом, даже горсть было не взять, чтобы на крышку кинуть.
Я положил руку деду на плечо, осторожно потряс, тщетно надеясь прервать напугавший меня ступор.
— Что с тобой? Ты в порядке? Посмотри на меня.
— Я бы на вашем месте не тратил время, — деликатно откашлялся динамик голосом Кесселя, — Пётр Семёнович не ответит, его здесь нет. Пожалуйста, садитесь, мы готовы начать ваше извлечение.
— Что значит «его нет»? Вот же он сидит. Эй! Дедушка, слышишь меня? Это Витя!
— Пётр Семёнович мёртв, вы же сами его и нашли, помните?
— Я… что-то помню. Я вошёл на цыпочках. А он лежал там, на столе, ещё даже тёплый. Дед… Что с ним случилось?
— Управляемый сердечный приступ. Прошу вас, Виктор, у нас мало времени! Соединение крайне нестабильно. Вы хоть знаете, под какие статьи подведёте людей, если не получится вас вернуть? Хотя бы подумайте о других!
— Слышишь, ты, — я почти шипел, задрав голову и высматривая на потолке репродуктор, — я с места не сдвинусь, пока не пойму, что тут творится и что вы сделали с дедушкой! И со мной, если на то…
— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры… два процента.
Я ждал: как и обещал, не двигаясь с места. Не представляете, чего мне это стоило, но я понимал, что это последний шанс получить ответы. Секунды шли, я готов был сдаться, когда Кессель быстро заговорил.
— А знаете что? Чёрт с вами. Ваш дед был удивительный человек, настоящий учёный, которого я безмерно уважал. Это он основал кафедру танатологии, практически изобрёл новую дисциплину! Сумел многих убедить в своей правоте, а это было ой как