нелегко, можете мне поверить. Когда начались серьёзные проблемы с сердцем, он сам пошёл на установку модифицированного кардиостимулятора и завещал себя науке.
Он слегка отдышался и продолжил.
— Нам постоянно нужны добровольцы, вы понимаете? Живой человек не может проникнуть в Запредельное сам, для получения данных с той стороны мы используем некробакены — посмертные мнемограммы. Да-да! То, что вы там видите, это не ваш дедушка, а просто гипсовая маска, снятая с лица покойника. Закольцованная память, бесконечно переживающая сама себя. Никакая не душа и не призрак, или что там ещё взбрело вам в голову, а просто-напросто оборудование! И оно практически сломано, потому что кое-кто без приглашения навещает родственников. Кое-кто, войдя в квартиру, тело хозяина которой, как вы верно заметили, ещё не остыло, лезет любопытными руками щёлкать тумблерами, назначения которых не понимает даже отдалённо!!
— Господи. Сколько ещё я забыл? На нём были какие-то странные наушники… Я думал, он слушал что-то перед смертью, хотел узнать, что.
— Вы узнали, поздравляю. Вы теперь столько всего знаете, что я под суд пойду, если об этом станет известно. Вам стоит что-нибудь сделать по поводу вашего болезненного любопытства, если выживете.
— Я тоже такая мнемограмма? Как затёртая магнитофонная кассета?
— Вас с дедушкой, пользуясь вашей аналогией, записало на одну бобину. Но главное то, что ваш мозг жив. Волновая функция ещё не коллапсировала, мы в силах обратить расщепление, если вы готовы сотрудничать.
Пошатываясь, я доплёлся до кресла и без сил рухнул в него. Дед оказался напротив, он всё так же бормотал в трубку, пересказывая осколки разрозненных воспоминаний, проживая заново всё то, чем являлся когда-то этот человек. Поддерживая тем самым истончившуюся связь с реальным миром и людьми на той стороне. За грохотом и гулом, доносящимся снаружи, я больше не мог разобрать его слов. Станция готовилась передать свой последний сигнал, прежде чем великая пустыня небытия пожрёт её.
— Что мне делать?
— Вспоминайте. После вашей записи вы каким-то образом активировали режим погружения. Воспользовались доступами дедушки, я полагаю. Как это выглядело для вас?
— Я… Думаю, я позвонил по телефону, — медленно протянув руку, я снял трубку с рычага. На секунду из отверстий динамика с шелестом показались длинные чёрные иглы и трубки, как бы обозначая своё присутствие, потом втянулись обратно.
— Отлично, судя по показаниям, вы на правильном пути, продолжайте вспоминать. Что бы это ни было, вам нужно сделать всё точно наоборот, в обратном порядке.
— У меня был номер станции. Нужно набрать его наоборот?
— Вам виднее, думайте! Боюсь, у нас будет только одна попытка.
Я потянулся было к наборному диску, но отдёрнул руку. Что-то было не так с этой идеей. Я ещё раз взглянул на деда, и тут озарение наполнило меня чувством уверенности. Вот оно.
— Я должен позвонить в квартиру. Позвонить деду.
— Тогда сделайте это!
Палец сам лёг на диск. Пластик был тёплым, неприятно шершавым. Один, восемь, один, три, шесть, четыре… Четыре, а что затем? Шесть или восемь? Хотя было жарко, как в домне, я почувствовал, что леденею от ужаса.
— Что случилось? — Кессель больше не пытался скрывать панику в голосе.
— Я не помню последнюю цифру! — закричал я, едва не плача. — Совсем вылетело из головы. Я не звонил ему в последние годы. Шесть или восемь? Вы не знаете?
— Мы не так близко общались. Вспоминайте же, ошибка будет фатальной, точность невероятно важна!
— Мне нужно подумать. По-моему, восемь. Нет, шесть, точно шесть!
— Решайтесь, времени больше нет, ни секунды!
И я прижал трубку к уху, и набрал цифру, и время замедлилось. Диск медленно возвращался на исходную: щёлк… щёлк… щёлк… Всего шесть щелчков. Адский шум вокруг стих, став космической тишиной. Спустя безумие и вечность раздался первый длинный гудок. Сидевший напротив дедушка вдруг поворачивается, в его глазах ужас, он страшно кричит мне в лицо. Гудки прерываются, знакомый голос говорит: «Алло, я вас слушаю». Это мой голос. Чёрные иглы с шуршанием вонзаются в мою голову, достают до среднего уха, боль просто ужасна. Всё заливает ослепительный белый свет.
Всё удалось. Ослепительный свет превратился в свет медицинских ламп. Вялого, как набивная кукла, всего опутанного проводами и датчиками, меня извлекли из устройства, напоминавшего советскую сушилку для волос. Я очнулся в наш мир и, Господи, каким же он был нормальным! Кессель и его команда провели все, какие было возможно, обследования и тесты. Долго пугали возможными отложенными последствиями и расспрашивали о том, что я видел и чувствовал, находясь там. Я удовлетворял их исследовательский интерес целую неделю, после чего прямо спросил, задержан ли я. Оказалось, нет: задерживать меня у них не было ни полномочий, ни оснований.
На прощание меня попросили о двух вещах. Во-первых, никому не сообщать о том, что случилось. Насколько я понял, то, что гражданский едва не погиб в ходе экспериментов, могло принести институту массу неприятностей, в том числе с финансированием. Во-вторых, мне предложили должность и очень, очень солидный оклад с надбавкой за риск. Предложили работать на благо науки в качестве опытного танатонавта. Отказался наотрез.
Вот уже полгода как я вернулся домой, к любимой девушке и своим рутинным делам. Выгулять собаку. Сходить в магазин. Посмотреть кино. Вы не представляете, до чего всё это хорошо. Иногда я открываю кран и просто гляжу, как течёт бесконечная холодная вода.
Но кое-что не даёт мне уснуть по ночам. Дела по дому, рабочие командировки, планы на отпуск — всё это прекрасно, я вовсе не жалуюсь. Но просто не могу забыть, как прикоснулся однажды к Запредельному. Не могу перестать думать о том, до чего мелочна и предсказуема моя жизнь, насколько мало в ней тайны.
Есть и другая причина, по которой в один прекрасный день я снова обнаружил себя на ступенях института со спортивной сумкой в руке. Последним, что заставило меня принять предложение Кесселя, стали навязчивые сомнения. Этакий раздражающий дискомфорт в мелочах, будто вернулся домой из поездки, а в твоё отсутствие кто-то трогал твою коллекцию нэцкэ и иначе расставил книги на полке. Возможно, это те самые долговременные последствия, о которых меня предупреждали при выписке. Но может быть, просто может быть, я очнулся не совсем в той реальности, которую до этого покинул?
Мучительные, надоедливые сомнения. Правда ли небо всегда было голубым, а трава — зелёной, а не наоборот? Точно ли памятник Великой Насильнице всегда находился на Покровке, а не на Мясницкой? Верно ли, что празднество яйцеклада выпадает на первый понедельник сентября? Дурацкие вопросы, знаю. Но не даёт покоя то, что я всё
