Но и у духов промашка случается.
Принесли искалеченного Нинхаргу в пещеру.
Голые ребятишки, сопя, подползали к раненому. Острые лопатки на худеньких спинах торчали, как маленькие крылья. Дивились большой неподвижности прежде веселого охотника. Кормящие матери жалели, давали материнского молока. А Нинхаргу в ужасном долгом бреду часто вспоминал обидчика.
Очнувшись, попросил воды.
Пальцы веером — везде сломаны. На таких пальцах показал, что воду надо принести в двух разных сосудах. Когда принесли, долго пил из одного сосуда, а из другого обмывал тяжелые раны.
«…убейте белого мамонта…»
Даже в забытье шептал.
«…гнев ко мне приходит внезапно…
…убейте турхукэнни…
…вышибите мозги…
…сломайте хобот…»
Нисколько не скрывал желания, всех пугал.
— Конечно, узнав про такое, белый мамонт Шэли сердился. Дважды громил перевалочную базу охотников, убивал оборванцев. Нинхаргу, узнавая про такое, плакал. Вот раньше бегал так резво, что мог догнать сильного молодого олешка, теперь лежал неподвижно.
«…сухие листья, сухие листья, сухие листья под тусклым ветром…» Сухие листья шуршали под полумертвым охотником.
Пил воду, смотрел во тьму.
«…приди, буря…
…подуй ветер…
…приди вихрь и невыносимая буря…
…замотай турхукэнни хобот, засти тусклые прищуренные глаза, отними силу квадратных ног!..»
Дотянувшись, копался в остывших углях костра.
Под руку попадали камни разных цветов, некоторые переплавленные вещества.
Знал, что обожженные палки и кости крепче, чем необожженные. Теперь узнал, что склеенные из отдельных полос копья крепче, чем цельные. Такие отдельные полосы стал склеивать особенной смолой. Для пробы царапал каменную стену. Куда дотягивался концом клеенного копья, там и царапал.
Длинные полосы… Округлые спирали…
Попадала под руку желтая охра, втирал в царапины…
Попала под руку глупая черепаха. Плоская, круглая, не выражала никаких чувств. Морщинистая чешуйчатая голова с носом, кривым, как клюв. Туманный взор. Ползала с беспредельной осторожностью, но Нинхаргу поймал, на плоской спине нацарапал отпечаток своей ладони, затер желтой охрой.
«…убейте белого мамонта…»
В мечте своей придумал особенного сильного духа, того самого, который сотворил первого человека Эббу.
Кто впервые сотворил небо и землю, Нинхаргу тогда не знал.
Люди льда дивились: «Сильный дух! Умный!»
Но сам Нинхаргу думал не так. Ну, сильный дух. Но глупый.
Людей льда создал, а землю испортил. Кругом горы, болота, а прямо пойдешь — белый мамонт Шэли стоит. Или над большой кучей шерстистый носорог млеет. Или задавный гнус стоит облаком. Такой страшный мир, что сильный дух сам стал всего бояться. Прячется робко в камышах, ест рыбу. Другого ничего не умеет поймать. Так боится, что спит на облаке. Может упасть, если крепко уснет. Потому всегда злой, вздернутый.
Вождь Энат, сердясь, колол Нинхаргу кремневым наконечником, насаженным на длинную птичью кость.
Требовал: «Не пой так, как поешь!»
«А как петь?»
«Как я скажу».
«А как ты скажешь?»
«Ну, я не знаю, — сердился вождь. — Пой, как скажу».
«А как скажешь?»
«Ну, я не знаю».
«…убейте белого мамонта…»
«Как убить? — сердился вождь. — Слабыми стрелами? Тонкими копьями? Или затащить холгута на утес и сбросить вниз? А где такое, что вес выдержит? Разве не порвет турхукэнни все, что накинешь на большие бивни? И смолой его не приклеишь, сам знаешь. Нет никакого оружия, чтобы убить турхукэнни!»
«…убейте белого мамонта…»
В каменной плошке, заполненной расплавленным жиром, тлел нежный фитиль из размочаленных сухих трав. Колебались густые тени. Нинхаргу стонал, хватался за сердце, царапал стену острым копьем. Всегда охотники охотятся, матери кормят, дети играют, волк воет, суслик прячется в норке. А чем должен заниматься калека?
Несколько линий под острием сошлись.
На вскрик Нинхаргу подошли женщины.
У них были светлые, но грязные волосы. У них был запах земли, влажный и нежный. Даже распахнутые груди пахли землей. За ними подошел сам вождь Энат, смеясь, подошли охотники, которые отдыхали. Увидели: линии на каменной стене, странно соединившись, напомнили силуэт белого мамонта Шэли. Будто страшный живой холм, способный растоптать всю трибу. И сидел верхом на огромной плоской черепахе. Совсем непристойно сидел.
Так получилось у Нинхаргу.
Будто особенной смолой прилепили белого мамонта к ползущей черепахе. Даже сточенным сбоку бивнем давил несчастной в затылок. А она будто и не сердилась. Это страшным показалось Людям льда.
Они отступили.
Только Энат не поверил: «Не даст ему черепаха».
Вождь в общем держался широких взглядов, но не поверил.
Зато черепаха, запутавшаяся под ногами охотников, заволновалась.
Она жила насыщенной тихими событиями жизнью и никаких ужасных потрясений не хотела. И связываться с белым мамонтом не хотела.
Подумав, Энат сказал: «Теперь холгут убьет Людей льда. Создал землю для первого человека, а теперь всех убьет. Первого человека любил, а трибу не любит. Считает оборванцами».
На всякий случай уточнил: «Это холгут?»
«Это он», — счастливо ответил Нинхаргу.
«Кто научил такому?»
«Сам сделал. У кого учиться?»
После Нинхаргу такой вопрос уже никто никогда не мог повторить, потому что всем потом было у кого учиться.
А у кого учиться Нинхаргу? Он сам придумывал все.
«От чего умер Нинхаргу? — интересовались после его смерти многие. — Надеемся, ничего страшного?»
«Совсем ничего, — мрачно отвечал вождь Энат и взвешивал на ладони каменный топор, запятнанный кровью первого художника. — Совсем страшного ничего. Все, как обычно. Первый человек Эббу был — умер. Охотник Кухиа был — умер. Хишур с большой ступней был — умер. Теперь Нинхаргу умер. Все, как обычно. Только белый мамонт Шэли всегда есть».
Злобно пнул попавшую под ноги черепаху: «Если мамонт умрет — мы будем?»
5.
«Сердитый!»
6.
Иаллу был.
Субшарту был.
Старый Тшепсут был.
Шли дожди, сменялись морозами.
«…опять серебряные змеи через сугробы поползли…»
К костру выползала старая зябнущая черепаха.
Панцирь побит, зацвел седыми лишайниками, но различалось изображение человеческой ладони. Никто не помнил, кто втер охру в процарапанные на костяном щите линии, но старую не трогали.
