За домом кудахтали куры. Из стойла доносилось сопение какого-то крупного животного. Крестьянский дом был построен в форме буквы "L", причем длинное крыло выходило к дороге. Крыльца не было. Внешние стены были сложены из рубленых бревен, пазы замазаны чем-то белесым. Дом венчала крутая соломенная крыша.
На истертой деревянной двери кто-то неумело изобразил орла. Под ним был нарисован большой синий глаз и черный косой крест.
Два Сокола поднял деревянную щеколду и нажал на дверь. Но войти он не успел. Из-за угла появилась женщина. Она вскрикнула и застыла, уставившись на обоих мужчин широко раскрытыми карими глазами. Смуглая кожа ее побледнела.
Два Сокола улыбнулся ей и попытался мобилизовать все свое знание румынского языка. Он еще в Тобруке пытался изучить его под руководством приятеля — офицера румынского происхождения, но не успел выучить ничего, кроме пары общеупотребительных фраз и названий предметов.
Женщина смутилась, произнесла что-то на незнакомом языке и осторожно подошла. У нее было довольно симпатичное лицо, хотя фигура была на вкус индейца полновата, а ноги — слишком толсты. Иссиня — черные блестящие волосы были расчесаны на прямой пробор и смазаны маслом. На спину свисали две тощенькие косички. На шее красовалось ожерелье из красных раковин. Грудь обтягивала синяя хлопчатобумажная кофточка, а длинную красную юбку поддерживал широкий кожаный пояс с медной застежкой. Портрет завершали босые, запачканные землей и куриным пометом ноги. «Настоящая крестьянка, — подумал Два Сокола, — но, как мне кажется, настроена дружелюбно».
Он попробовал произнести еще пару фраз по-румынски, не добился ничего и перешел на немецкий. Женщина снова ответила на том же гортанном языке. Хотя славянских корней в нем не слышалось, Роджер попробовал болгарский, который знал еще хуже румынского. Женщина не поняла ничего, но произнесла несколько фраз на другом наречии, напоминавшем какой-то славянский язык. Два Сокола опробовал болгарский, русский и венгерский. Женщина только пожала плечами и повторила фразу. После нескольких повторений Два Сокола сообразил, что она тоже пытается объясниться на иностранном языке, которого почти не знает.
Два Сокола снова должен был признаться, что не понял, но на этот раз она, казалось, была этим довольна. Она даже улыбнулась и потом снова заговорила на своем родном языке. Пилот нахмурился. Что-то в этом языке было знакомое, он почти мог уловить слова... почти.
— Попробуем язык жестов, — сказал Два Сокола О’Брайену. — Я...
Он замолчал. Женщина посмотрела куда-то мимо него и стала ожесточенно жестикулировать. Он повернулся и увидел сквозь деревья машину, отсвечивающую металлом на солнце. Сквозь редкий лесок виднелось еще одно поле, а за ним — полоска леса вдоль еще одной дороги, идущей под прямым углом к первой.
— Машина, — сказал он. — Надо прятаться. Придется или поверить этой девице, или тащить ее с собой и, возможно, потом убить. Чем мы можем заняться и сейчас.
— Нет! — воскликнул О’Брайен. — Какого черта!..
— Не волнуйся, — успокоил его Два Сокола. — Если нас поймают, нам грозит всего лишь лагерь для военнопленных. А если мы убьем ее, нас просто повесят, как обычных уголовников.
Женщина схватила его за руку и потащила к дому, жестикулируя и оживленно что-то говоря. Ясно было, что она хочет спрятать чужаков от тех, кто ехал на машине.
Два Сокола пожал плечами, решив, что ничего другого им не остается, как довериться ей. Бегство в лес могло только ускорить их встречу с врагом — слишком редок был этот лес.
Женщина провела их во двор и через заднюю дверь в кухню. В углу находился огромный каменный очаг; на треножнике над огнем висел железный котел, откуда поднимался аппетитный пар. У беглецов не было времени разглядывать обстановку.
Женщина открыла маленький люк в середине кухни и знаком показала, что они должны спуститься вниз. Пилоту совсем не понравилась перспектива оказаться запертым в подвале, без путей к отступлению, но ничего другого не оставалось — разве что бежать в лес, а от этой мысли он уже отказался. Вслед за О’Брайеном он спустился вниз по крутой лестнице. Люк захлопнулся, и они оказались в полной темноте.
Что-то царапало по крышке люка — женщина заставляла ее какой-то мебелью. Два Сокола вытащил из кармана фонарик, и они смогли осмотреться. Обоняние уже подсказало ему, что с грубо обтесанных потолочных балок будут свисать низки чеснока и гирлянды сосисок. В углу была дверь; пилот отворил ее и выключил фонарик — теперь сквозь щели в потолке соседнего помещения просачивалось достаточно света. На полках вдоль стен стояли покрытые пылью стеклянные банки с солеными огурцами, вареньями и прочими припасами. На полу валялась груда всяческого барахла, которое хозяева, очевидно, не решились выкинуть или собирались когда-нибудь починить. Внимание пилота привлекла огромная резная деревянная маска, изображающая какого-то демона или чудовище, раскрашенная алым, лиловым и мертвенно-белым.
— Как-то мне от всего этого не по себе, — пробормотал О’Брайен, держась ближе к пилоту, точно так ему казалось спокойнее. Хотя в подвале было холодно, ирландец взмок от страха.
— Что-то странное творится, — заметил он наконец. — Я хотел сказать тебе об этом раньше, но побоялся, что ты решишь, будто у меня просто заскок. Нас словно вывернуло, тебе не кажется? Перед тем как появился тот истребитель, меня вроде как морская болезнь пробрала. Сначала я подумал даже, что меня зацепило. Потом, конечно, стало не до этого. Но когда мы приземлились, это чувство снова вернулось, только послабее. Чувство... что находиться здесь... намного хуже, чем быть убитым или прятаться от немцев.
Два Сокола кивнул:
— Да, я знаю. Со мной было то же самое. Но объяснить я ничего не могу.
— Мне примерещилось даже, что старушка Земля куда-то пропала на минуту, — сказал О’Брайен. — Как насчет этого, а?
Два Сокола не ответил. Он слышал, как автомобиль приблизился и остановился возле дома. Мотор тарахтел, как у старой модели Т[1]. Вместе с сержантом пилот сложил мусор в кучу и, взгромоздившись на нее, глянул в отдушину. Щель была совсем узенькой, но Два Сокола мог хорошо разглядеть подъехавшую машину и вылезающих из нее солдат. Это была очень странная машина, может быть, не столько странная, сколько старомодная. Ему вспомнилось, что сказал О’Брайен об автомобилях во главе колонны фургонов, которую заметил во время падения.
Что ж, Румыния, как известно, страна очень отсталая, хотя и располагает мощнейшими в Европе нефтеперерабатывающими заводами. И солдаты эти, конечно же, не из германского вермахта. С другой стороны, мундиры их не походили ни на какие из тех, что Два Сокола видел на картинках во время инструктажа в Тобруке. Офицер носил блестящий стальной шлем, сделанный в виде головы волка. Даже волчьи уши были изготовлены достаточно точно. На нем был длинный, до колен, серо-зеленый мундир, воротник которого был обшит серым мехом. На плечах красовались совершенно немыслимые золотые эполеты, а на отворотах мундира — три ряда золотых пуговиц. Облегающие красные брюки имели на коленях две накладки из черной кожи в форме бычьих голов. Костюм его дополняли широкий кожаный пояс с кобурой, меч в ножнах на левом боку и черные сапоги с высокими голенищами. В правой руке офицер сжимал странного вида пистолет, которым размахивал, отдавая приказы на каком-то славянском языке.
