Мисс Радвин пристально взглянула на меня, потом улыбнулась:
— Вы имеете в виду «гадких цыплят»?
Я тоже заулыбался и даже чуть не рассмеялся от радости, потому что возлюбил эту пожилую леди.
Отменив все другие дела, Анни Мэй Гаджер рассказывала почти четыре часа, отвечала на мои вопросы, посвятила меня в историю своего семейства.
Ее дедушка Гаджер служил некогда надсмотрщиком на плантации полковника Крисби неподалеку от Мак-Кома в штате Миссисипи. Сам полковник Крисби был наследником семьи мореплавателей, занимавшихся торговлей ливанским кедром и египетским хлопком. А также чаем, специями и вообще всем тем, что сулило прибыли и попадалось под руку.
Когда дед полковника Крисби достиг совершеннолетия в 1802 году, он распрощался со штатом Южная Каролина и двинулся на запад, в леса. Вскоре у него родился сын, будущий отец полковника Крисби, который позже распорядился перевезти из Южной Каролины на новое место все, чем владел отец: рабов, фургоны, лошадей, скот, цесарок, павлинов и дронтов. Последних все принимали за каких-то невероятно уродливых домашних птиц, которых один из дядюшек-мореходов купил у французского купца еще в 1721 году. (Я полагаю, что это были белые дронты с острова Реюньон, если только их не вывезли немного раньше. Дронты с острова Маврикий к тому времени уже вымерли.)
А когда у отца полковника Крисби родился полковник Крисби, он продал факторию и перенес плантацию еще западнее, в Мак-Ком.
Здесь-то в этой семье и появился Гаджер-дедушка, который занимался плантацией в то время, пока полковник Крисби воевал за независимость Юга. Однако полковник вернулся в Мак-Ком раньше других, поскольку ему не посчастливилось: он грудью остановил залп картечи во время разведки боем при осаде Виксберга. Угасал он постепенно и, немного свихнувшись, освободил своих рабов за неделю до смерти. А поскольку рабов не стало, надсмотрщик семье тоже был не нужен.
Так семья Гаджеров оказалась в окрестностях Водяной долины (в те времена ее так еще не называли), погоняя перед собой стаю дронтов, которых полковник Крисби отписал своему бывшему надсмотрщику за верную службу.
Альма и Анни Мэй — второй и пятый ребенок в семье папаши Гаджера — родились с разницей в три года и, похоже, возненавидели друг друга с того самого момента, когда Альма впервые заглянула в колыбельку Анни Мэй. Ссорились они постоянно, и то обстоятельство, что Альма, старшая дочь, была любимицей обоих родителей, отнюдь не помогало улучшению их отношений. Для Анни Мэй жизнь превратилась в типичный для нежеланного ребенка в белой бедняцкой семье ад, и она еще в раннем возрасте дала себе слово убежать из дома и в тринадцать лет это обещание выполнила. Единственной подругой Анни Мэй в то время была Джолин Джимсон.
Все это я узнал сегодня утром.
— Отец ненавидел этих птиц, — сказала мне Анни Мэй Радвин, урожденная Гаджер. — Он всегда говорил, что когда-нибудь избавится от них, но так и не решился на это.
А ведь сколько было с ними хлопот! Нам всегда приходилось запирать их на ночь и ходить искать яйца. Они иногда откладывали их где-нибудь на улице, а потом забывали, где именно. Случались годы, когда у нас совсем не рождались новые птенцы. И потом, они были так уродливы! Я имею в виду, что раз в год они выглядели просто ужасно, словно вот-вот помрут. У них выпадали все перья, как будто они заболевали чесоткой или чем-то другим. К тому же у них отваливалась передняя часть клюва или, еще хуже, болталась, не отпадая, неделю, а то и две. Птицы эти выглядели тогда как большие голые голуби. После этого они теряли в весе, фунтов до двадцати-тридцати, и оставались такими до тех пор, пока у них не отрастали новые перья. Нам все время приходилось убивать лис, которые забирались в «индюшачий дом» — так мы называли курятник, куда загоняли этих птиц на ночь. Я думаю, что они не смогли бы его найти, даже стоя в десяти футах в стороне.
Мисс Радвин остановилась и взглянула на меня.
— Вот о чем я думаю… Отец сохранял этих птиц как своего рода символ. Пока они оставались в семье, отец считал себя не хуже других. Эти птицы помогали ему сохранять достоинство даже тогда, когда ничего другого у него не оставалось.
Я поинтересовался, что стало с дронтами. Мисс Радвин не знала этого. Однако она сказала, что знает того человека, кто может сказать о судьбе птиц.
Поэтому теперь мне снова придется звонить по телефону.
— Добрый день, доктор Кортни. Доктор Кортни? Это — Пол. Я — из Мемфиса, Теннесси… Слишком долго объяснять. Нет, конечно, нет… Нет еще. Но у меня есть доказательства… Что?.. Ладно, а что вы думаете про вертелы, цевки, оболочки клювов и сами клювы?.. Как откуда? Из их курятника. Где бы вы стали держать своих дронтов?.. Извините. Я не спал два дня. Мне нужна помощь… Да, да. Деньги. Много денег… Наличными. Триста долларов, пожалуй. На почтовое отделение «Уэстерн Юнион» в Мемфисе, штат Теннесси… На то, которое ближе к аэропорту. И мне нужно, чтобы факультет заказал для меня место до Маврикия… Нет, нет. Какой журавль в небе? Дронты! Я знаю, что на Маврикии нет дронтов. Знаю… Я могу объяснить… Понимаю, что это означает больше двух тысяч, но… Послушайте, доктор Кортни, вы хотите, чтобы ваше фото появилось в «Сайентифик Америкэн» или нет?
Сейчас я сижу в кафе аэропорта в Порт-Луи на Маврикии. Прошло еще три дня, то есть уже пять дней с того знаменательного утра, когда не завелась моя машина. Боже, благослови ее создателей! И проспал, сидя в разных самолетах, на разных местах, все двадцать четыре часа дороги от аэропорта Кеннеди через Париж и Каир до Мадагаскара, и сразу почувствовал себя человеком.
…Я только что вернулся из дома «противной сестры Альмы», расположенного в фешенебельном районе Порт-Луи, где раньше жили французские и британские чиновники.
Фотография Кортни, конечно, появится в «Сайентифик Америкэн». Моя тоже. Несколько недель еще будут выходить газетные статьи, меня будут показывать в различных телевизионных программах. И я уверен, Анни Мэй Гаджер Радвин в одном конце света и Альма Чандлер Гаджер Мольер — в другом обязательно примут в них участие, чтобы получить свою долю славы.
На столе передо мной лежит пакет документов, газетных вырезок и фотографий. Получается, я пересек половину земного шара только ради них. Я смотрю на пакет, потом перевожу взгляд на окно, откуда открывается вид на громаду горы Монт-Питер-Бот, возвышающуюся над городом и его знаменитым ипподромом.
Может быть, мне следовало сделать что-нибудь символическое. Сдать билет, взобраться на гору и взглянуть оттуда сверху вниз на человека и его свершения. Прихватить с собой бутылку мартини. Сесть под ярким полутропическим солнцем (здесь сейчас начало сухой зимы) и медленно выпить мартини, произнося тосты во славу Каюка, бога Вымирания. Это — за бескрылую гагарку! Это — за каролинского попугая! Это — за странствующего голубя! И за тетерок! А самое главное — за каждого из дронтов Маврикия, за белого дронта Реюньона, за пустынника Реюньона и за пустынника Родригеса! За вас, за великих дронтовых, которыми вы были в прошлом!
