Ал убирает руку с моего рта.
– Прекрати! – рявкает он. Я узнаю его низкий характерный голос.
Когда Ал отпускает меня, я снова дергаюсь и соскальзываю на землю. На этот раз я со всей силы кусаю первую подвернувшуюся руку. Я слышу крик и крепче сжимаю зубы, чувствуя вкус крови. Кто-то с силой бьет меня по лицу. В голове пульсирует белый жар. Он превратился бы в боль, если бы адреналин не растекался по мне кислотой.
Парень выдергивает руку и швыряет меня на землю. Я ударяюсь локтем о камень и подношу ладони к голове, чтобы снять повязку. В бок влетает нога, выбивая воздух из легких. Я ахаю, кашляю и скребу пальцами по затылку. Кто-то хватает меня за волосы и бьет головой обо что-то твердое. С моих губ слетает крик боли, в голове звенит.
Я неловко нащупываю сбоку край повязки. Поднимаю тяжелую руку вместе с повязкой и моргаю. Пейзаж лежит на боку и подпрыгивает вверх и вниз. Я вижу, как кто-то бежит к нам и кто-то убегает прочь… кто-то крупный, Ал. Я цепляюсь за перила и поднимаюсь на ноги.
Питер хватает меня за горло и поднимает вверх, засунув большой палец под подбородок. Его волосы, обычно блестящие и гладкие, взъерошены и липнут ко лбу. Его бледное лицо искажено, зубы стиснуты, и он держит меня над пропастью, а по бокам моего зрения появляются пятна и кружатся вокруг его лица, зеленые, розовые и голубые. Он ничего не говорит. Я пытаюсь пнуть его, но мои ноги слишком короткие. Легкие раздирает нехватка воздуха.
Я слышу крик, и Питер отпускает меня.
Падая, я вытягиваю руки и ударяюсь подмышками о перила. Я зацепляюсь за них локтями и издаю стон. Брызги достигают лодыжек. Мир вокруг качается и падает, и кто-то на полу Ямы – Дрю – кричит. Я слышу удары. Пинки. Стоны.
Я несколько раз моргаю и как могу пытаюсь сосредоточиться на единственном лице, которое вижу. Оно искажено яростью. Его глаза темно-синие.
– Четыре, – хриплю я.
Я закрываю глаза, и ладони опускаются мне на плечи. Он перетаскивает меня через перила и прижимает к груди, подхватывает под колени. Я утыкаюсь лицом ему в плечо, и наступает внезапная глухая тишина.
Я открываю глаза и вижу надпись на чистой белой стене: «Бойтесь Бога одного». Я снова слышу звук бегущей воды, но на этот раз из крана, а не из пропасти. Летят секунды, и я начинаю различать очертания окружающих предметов, дверную раму, столешницу и потолок.
Голова, щека и ребра пульсируют от неутихающей боли. Лучше не шевелиться, чтобы не усугубить положение. Я вижу голубое лоскутное одеяло под своей щекой и морщусь, приподнимая голову, чтобы посмотреть, где течет вода.
Четыре стоит в ванной, опустив руки в раковину. Кровь из костяшек его пальцев окрашивает воду в розовый цвет. У него порез в углу рта, но в остальном он кажется невредимым. Он с безмятежным видом осматривает свои царапины, выключает воду и вытирает руки полотенцем.
У меня всего одно воспоминание о том, как я попала сюда, но и оно всего лишь образ: завитки черных чернил на его шее, краешек татуировки, и ласковое покачивание, которое могло означать лишь то, что он нес меня на руках.
Он выключает свет в ванной и достает пакет со льдом из холодильника в углу комнаты. Когда он направляется ко мне, я собираюсь закрыть глаза и притвориться спящей, но наши взгляды встречаются, и становится слишком поздно.
– Твои руки, – хриплю я.
– Мои руки – не твоя забота, – отвечает он.
Он опирается коленом о матрас и склоняется надо мной, подсовывая пакет со льдом мне под голову. Прежде чем он успевает отстраниться, я протягиваю руку к порезу в углу его рта, но замираю, сообразив, что хочу сделать.
«А что тебе терять?» – мысленно спрашиваю я себя и легонько касаюсь кончиками пальцев его губ.
– Трис, – говорит он сквозь мои пальцы, – со мной все в порядке.
– Как ты там оказался? – Я убираю руку.
– Возвращался из диспетчерской. Услышал крик.
– Что ты с ними сделал?
– Полчаса назад сдал Дрю в лазарет. Питер и Ал убежали. Дрю заявил, что они просто хотели тебя напугать. По крайней мере, мне показалось, что именно это он пытался сказать.
– Ему сильно досталось?
– Жить будет.
Он язвительно добавляет:
– Но в каком состоянии – судить не берусь.
Неправильно желать боли другим людям только потому, что они первыми напали на тебя. И все же при мысли о Дрю в лазарете по мне разливается раскаленный добела жар торжества, и я сжимаю руку Четыре.
– Хорошо, – говорю я.
Мой голос яростный и напряженный. Злоба копится внутри, заменяя кровь горькой жидкостью, переполняя, пожирая меня. Мне хочется что-то сломать или ударить, но я боюсь пошевелиться и потому начинаю плакать.
Четыре садится на корточки у края кровати и наблюдает за мной. Я не вижу в его глазах жалости. И слава богу. Он отнимает у меня руку и, как ни странно, кладет ладонь мне на щеку, касаясь большим пальцем скулы. Его пальцы заботливы.
– Я могу сообщить об этом, – говорит он.
– Не надо. Я не хочу, чтобы они думали, будто напугали меня.
Он кивает и рассеянно водит пальцем по моей скуле, назад и вперед.
– Я знал, что ты так решишь.
– Как по-твоему, мне лучше не садиться?
– Я помогу.
Четыре берет меня за плечо одной рукой и придерживает голову другой, пока я сажусь. Боль проносится по моему телу резкими порывами, но я стараюсь не обращать на нее внимания, сдерживаю стон.
Он протягивает пакет со льдом.
– Необязательно отрицать боль, – говорит он. – Здесь только я.
Я прикусываю губу. На моем лице слезы, но ни один из нас не упоминает и даже словно не замечает их.
– Советую искать защиты у твоих друзей-переходников, – говорит он.
– Я думала, что уже нашла ее.
Я снова чувствую ладонь Ала на губах и сгибаюсь пополам, судорожно всхлипывая. Прижимаю руку ко лбу и медленно раскачиваюсь назад и вперед.
– Но Ал…
– Он хотел, чтобы ты была маленькой тихой девочкой из Альтруизма, – мягко произносит Четыре. – Он причинил тебе боль, потому что твоя сила заставила его ощутить свою слабость. Других причин нет.
Я киваю и стараюсь ему поверить.
– Другие будут меньше завидовать, если ты покажешь свою уязвимость. Пусть даже мнимую.
– По-твоему, мне нужно притворяться уязвимой? – Я поднимаю бровь.
– Да.
Он забирает пакет со льдом, коснувшись моих пальцев, и сам прижимает его к моей голове. Я опускаю руку, мне слишком хочется ее расслабить, чтобы возражать. Четыре встает. Я смотрю на край его футболки.
Иногда он кажется обычным человеком, а иногда при виде него у меня словно ноет глубоко внутри.
