Тогда - да. А идя в сарай на Заполынную? Выполняя свой долг, делая малоприятную работу - да что там малоприятную, попросту гадкую но лишь благодаря ей не появился бы очередной Генерал - как тогда?
- Ну, а с вами что они сделают? - тихо спросил Мишка.
- Они - это кто?
- Ну, сотрудники эти ваши. Из Управления.
- Ты хотел честно? Ну так вот. Есть у нас Устав, и там всё чётко сказано. То, что я сделал, выходит как бы предательство. А за такое военный трибунал даёт петлю. Впрочем, - помолчав, добавил я, - может, сочтут невменяемым. Дескать, был под твоим гипнозом, не ведал, что творю. Кстати, - усмехнулся я, - а ты меня, случаем, не загипнотизировал?
- Это как? - резко остановился Мишка.
- Ну, то есть подчинил своему влиянию. Внушил на расстоянии мысли, заставил вывести тебя из камеры. - Я сам не знал, зачем это говорю, но какая-то странная сила двигала сейчас моим языком.
- Вы что же, думаете, я на такое способен? - угрюмо спросил Мишка, уставившись на свои потёртые кроссовки. - Ну нельзя же так, - помолчав, выдохнул он. - Ведь это же такое свинство... Вот так скрутить человека. Как куклу. Тогда уж лучше убить.
- Ну, а всё-таки? - не сдавался я. - Если отвлечься от рассуждений про свиней, то смог бы?
Мишка помолчал.
- Не знаю, - задумчиво произнёс он, разглядывая запёкшуюся ссадину на коленке. - Просто не знаю, и всё. И не хочу знать.
- Ладно, извини, - хлопнул я его по плечу. - Я же ничего такого на самом деле не думал. Приходилось мне видеть таких, заворожённых. Общался с ними. Ты прав - куклы. Ничего не помнили, ни о чём не думали, просто выполняли приказы - и всё. А уж я-то за одну ночь передумал столько, что на сто лет хватит.
Мы помолчали.
- Знаешь, наверное, я всё-таки малость сдвинулся, - сказал я спустя пару минут. - Не затей я эту кутерьму в полиции, всё было бы ещё туда-сюда. Ну, спецмонастырь. Неприятно, но выдержать можно. Хоть там и режим, и наверное, лупят...
- Да ладно, - беззаботно махнул рукой Мишка, - нашли чем испугать. Я к этому делу привычный. Может, оно и правильно. Мамка говорит, без ремня со мной не сладить. Только ведь там, в монастыре этом, всё чужое было бы. И ни мамки, ни Олежки. Тоскливо, понимаете?
- Понимаю, - негромко сказал я. - У меня ведь тоже интернат за плечами. Такие вещи объяснять не надо. Но всё же это лучше, чем до конца своих дней гнить в камере. Так что прости, я хотел как лучше, а получилось...
- Не надо, - перебил меня Мишка. - Зачем вы? Может, всё как раз получится хорошо, мы же ничего ещё не знаем, что будет.
- Ну что ж, остаётся лишь надеяться. А знаешь, у меня мог бы сейчас быть брат. Всего лишь года на три тебя младше. Если бы не авария...
Мы вновь зашагали молча. Ну о чём тут можно было говорить? Мишка шёл впереди, худой и загорелый, и лёгкий ветерок трепал выбившийся из шорт край футболки. Той самой, измазанной ягодным соком. И мне казалось сейчас, что это он, мой неродившийся брат, ещё лишь собиравшийся быть комок плоти, растаявший вместе с мамой и отцом в вихре жёлтого пламени - что он прорвался ко мне сквозь глухие тёмные пространства, сквозь стены лжи и боли, и теперь шагает рядом, тонкий и живой.
Я понимал, что нет сейчас никого, кто был бы мне ближе. И я - нужен ему. Наверное, в этом-то и весь смысл.
- Смотрите, - тронул он меня за локоть. - Солнце всходит.
Оно и впрямь поднималось над волнистой линией дальних холмов ещё лишь самая кромка, оранжевый ломоть в обрамлении лёгких, точно вырезанных из розовой бумаги облаков. Пока не слепящий, не обжигающий глаз, этот ломоть с каждой секундой становился всё больше и больше, и рыжий отсвет ложился на холмы, на синеватый край леса, на протянувшееся в бесконечность шоссе.
Стоп! Что-то было не так, и я тупо уставился на свои ботинки, пока, наконец, не увидел - и что-то внутри у меня оборвалось.
Шоссе! Его больше не было. Исчез изъеденный трещинами асфальт, заросшая чахлой травой обочина, притулившиеся с краю дорожные знаки. Теперь под ногами у нас тянулась утоптанная грунтовка, довольно широкая, но куда ей до автотрассы!
Грунтовка чуть изгибалась, уходя к ставшему вдруг очень далёкому горизонту, и то же самое я увидел, обернувшись. Шоссе не кончилось, нет - его просто не было. Нигде и никогда.
- Ты видишь? - толкнул я Мишку в плечо. - Видишь?
- Вижу, - одними губами прошептал он.
- Что это?
- Не знаю. Вправду не знаю. Куда шоссе подевалось?
- Где мы, Миш?
Он лишь махнул рукой.
Исполинское, едва ли не в полнеба солнце выползло наконец из-за холмов и сейчас висело в не успевшем ещё побелеть от жары небе, наливалось апельсиновым светом. Такого солнца просто не могло быть.
Но оно было.
Я зачем-то глянул на компас. Так, совмещаем риски. Крутим кольцо. Так... Но что это?
Стрелка уставилась синим концом мне в грудь, а красным, южным, смотрела на невозможный солнечный шар. Которому полагалось быть на востоке.
А уж в чём-чём, но в компасе я был уверен.
- Миш, глянь, - отстегнул я компас и протянул его мальчишке. Может, хоть ты что-нибудь понимаешь?
Он долго смотрел на слегка подрагивавшую стрелку.
- Получается, что там юг, - протянул он наконец. - Он ведь не может врать?
- Не может, - подтвердил я.
- Ну вот.
- А как же тогда солнце?
- Ну, значит... - улыбнулся он какой-то виноватой улыбкой, протягивая мне компас. - Значит, теперь юг там, где солнце.
- Юг там, где солнце, - тихо повторил я, глядя на огромный оранжевый шар. - Солнце там, где юг. Юг там, где солнце.
