— Твой час, прорицатель, — услышал я рядом и сверху глас Аттилы.
Сильные руки с другой стороны приподняли меня и усадили в седло, но поводьев не подали. Лошадь пошла, кем-то ведомая.
Были и другие всадники, явно зрячие во мраке. Как я определил на слух — и впереди, и позади, и с боков. Лошади шли беззвучно — вероятно, с обернутыми войлоком копытами.
Вскоре пелена костров, мерцавшая в нашем тылу, исчезла. Движение пошло под уклон, и я заметил впереди короткую, ровную цепочку огней.
— Там Труа, — сказал мне Аттила сбоку в самое ухо, дохнув жгучим теплом. — Этот город не понадобится нам.
Ночь дышала всё холодней, и наступила минута, когда я мелко задрожал в седле.
— Кто тут зубами стучит? — совсем уж панибратским шепотом вопросил Аттила. — Я подумал, волк увязался…
Жуткие объятия тяжко охватили меня сзади. Я вздрогнул, напугав лошадь… и притих… то оказалось мягкой и тёплой шкурой.
— Грейся, — был приказ.
Долго ли, коротко ли… Движение кончилось, мне помогли встать ногами на невидимую землю.
Направляемый за локоть, я сделал несколько шагов, попал лицом в некую занавесь, она отступила — и за ней воздух оказался сладком согретым, с тонким ароматом сандала… Тонкие струйки света замелькали впереди, и я догадался, что меня вводят в многослойный, как ворох цыганских юбок, шатёр.
На миг осветился профиль Аттилы, затем — его ярко искрящееся око.
— Стой здесь, как дух.
Он властно откинул последний, самый глубокий полог и вошёл туда, где был полный свет.
Осталась, между тем, широкая, мне на пол-лица, щель.
Я увидел по-царски убранное пространство: ковры, пышные тюфяки с парчовой обивкой и золотым шитьём, низенький продолговатый столик с яшмовой мозаикой. Я увидел один из роскошных светильников: факел в руке серебряного Гермеса, легко бегущего над землей.
В первые мгновения Аттила пропал за пределами моего взора, но вот появился, ко мне спиной, и шагнул к центру шатрового круга.
На противной стороне содрогнулась мерцавшая золотым узором материя, и, взметнув встречный полог, в свет явился другой человек.
Он был широк в плечах, в пурпурной тоге… лицо я разглядел почему-то не сразу.
— Брат мой Аэций! — ясной, звенящей латынью возгласил Аттила.
— Брат мой Аттила… — тише, чуть грустно, чуть устало, но тоже не притворно ответил тот, кого называли «последним римлянином».
Они двинулись друг навстречу другу величественно, в обход столика и тюфяков. И — обнялись как двое единственно равных друг к другу в этом гибнущем мире, двое последних титанов в мире мелких людишек и страстей. Последний защитник первого Рима — и Разоритель Европы, Бич Божий, Аттила.
Аэций, на полголовы выше, достойно склонился — и головы титанов учтиво соприкоснулись висками.
О, они помнили друг о друге, скучали друг о друге — чаяли этой священной встречи. Они стояли долго, замерев великолепным языческим монументом, римлянин и варвар, друзья и враги…. Четыре с половиной века с того дня, как сошёл на землю Сын Божий, пронеслись мимо них, не поколебав, и они стояли крепко на тверди, два великолепных, мудрых ящера… Они любили друг друга, ибо в самые последние дни их титанического Палеозоя им предстояло потрясти мир, смыть невидимыми мистическими волнами неизвестные миры будущего, сотворив на просторе виноградных, шампанских полей Франции последнюю и величайшую битву народов мира языческого.
Глядя Аттиле в спину, я хорошо разглядел на ней руку Аэция, нагую по локоть: широкая кость и бледный рыхло-увядающий рельеф мышц… рыжевато-серая накипь волосков… мясистая мраморная кисть… большие, ломаные ревматизмом пальцы, на мизинце — перстень с матово-красным глазом…
— Хорошая встреча, — услышал я голос Аттилы.
— Хорошая встреча, — отвечал Аэций. — Мы долго не виделись…
— Семь лет.
— Священный срок, — улыбнулся Аэций и, бросив исподлобья взгляд в мою сторону, сказал что-то тихо, коротко, по-гуннски.
Титаны расступились, и Аттила, не оборачиваясь, сделал подзывающий жест.
— Брат мой Аэций, я давно хотел показать его тебе. Он скажет и тебе такое, от чего дрогнет сердце. Не сомневаюсь.
Так был объявлен мой номер, и мне осталось лишь выступить из-за кулис… Давненько я не говаривал на латыни, Демарат избегал её…
Я сделал лишь один шаг. В тот же миг на свету возник ещё один персонаж — в долгой, почти до колен, кольчуге и яйцевидном шлеме — вероятно, личный охранник Аэция. Аттила не стал замечать его.
— Подойди, Николаос, — дружески, с намёком, велел он мне.
Я повиновался. Аэций смотрел на меня с величественным недоверием. Вот каким я увидел его в эти мгновения в свете Гермесова факела: большая бледная голова, немного угловатая… круглые, серые глаза, слегка студенистые, как у всех властных стариков… да, он был почти старик, костистый и мощный, с гладкой и бескровной патрицианской кожей… В нём было много рыхлой, увядающей породы, широты лба, седой с перцем патрицианской курчавости… и очень гладкой, стеариновой выбритости пергаментных щёк.
— Каков? Что скажешь? — с гордостью, не понятой мною в тот миг, сказал Аттила.
— Это он? Тот самый гипербореец? Посланник богов? — В тоне Аэция было много разного: скепсис, некий намёк на неуместность экспоната… наконец, почтение к его владельцу. — Мне рассказывали.
— Слышишь, гипербореец? — подмигнул мне Аттила. — Молва идёт. Пользуйся… Брат мой Аэций, согласись, в этом есть доля правды.
— Да… Он не похож ни на кого, — согласно, но без любопытства кивнул Аэций.
— Он верно предсказал место и час нашей встречи. Ещё два года назад.
Аэций чуть нахмурил брови и перевёл взгляд с меня на Аттилу.
— И к тому же он испепелил в одно мгновение двух моих воинов, — с той необыкновенной гордостью добавил мне веса Аттила. — От них ничего не осталось. Кроме зубов. Проверь, брат мой. Подобного фокуса ты ещё не видел. Ручаюсь.
Аэций глянул на своего телохранителя, и у меня хлюпнуло в коленках.
— Осмелюсь… — просипел я. — Этого не стоит делать здесь, сейчас. Может загореться шатёр.
— И это верно, — на моё счастье, сразу согласился Аттила. — От него и такое случалось.
— У меня слишком мало своих людей в этом захолустье, — усмехнувшись, сказал Аэций. — Брат мой, скажи по-братски, к чему он здесь? Темноты осталось ненадолго, и у нас есть о чем поговорить.
— Брат мой Аэций, неужели ты не прозрел, зачем он послан к нам, ко мне и к тебе? — удивился Аттила.
Полагаю, у меня с Аэцием возникло одинаковое выражение на лицах.
