— Я тоже опасаюсь, что кровь римских легионов куда тяжелее… — усмехнулся Аттила, видя мои мучения. — Пей. Ты обязан разделить со мной эту войну.
Легче было поклониться кубку, чем поднять ее к губам.
Вино, душистое, душное и чуть жгучее, протрезвило меня. Поплыл туман в глазах, и я прозрел весь медиумический трюк Аттилы. В тумане, увлекаемый тяжестью кубка вниз, как я сделался умён!
Властителю варваров нужен был настоящий ответ — прорицание без воли прорицателя… Что же сделал я? Вошел — увидел три кубка, отставленные друг от друга на равные расстояния — и сразу догадался по-своему. Три царства: золотое — первый Рим, серебряное — второй Рим, сиречь Константинополь, бронзовое — варварская Гунния. Я невольно понадеялся… на скромность царя Гуннии, хотя золота в ней было уже не меньше, чем в обоих Риммах, вместе взятых.
«Не ошибись», — предупреждает Аттила. И я спохватываюсь. Как оскорбить базилевса признанием, что его царство дешевле прочих, хоть и не меньше, как мешок набитый соломой перед двумя мешками с зерном… И то правда, что гунны золотом не беднее обоих Римов — самая захудалая кобылка, и та вся сверкает.
Я растерялся… И в тот миг я уже не знал Историю Древнего Мира, я не знал, что благополучно существует Тулузское королевство готов, варварское королевство, немногим уступающее первому Риму, и не помнил о Каталаунских полях, державшим звание самого кровавого места Европы до наших дней.
Аттила добился своего: он получил ответ не прорицателя, но — через прорицателя. Он сумел на миг стереть из моей памяти человеческое знание о событии, которому суждено случиться на поверхности Истории — и тем самым вызвал ответ Бездны на свое уже непоколебимое решение. Бездна ответила ему эхом на его собственное «да»…
Вина было много, я тонул в нем, а кубок все не становился легче.
— Довольно, — услышал я глас владыки Бездны. — Ты заслужил отдых.
Кто-то большой и черный отвел меня в отведенные мне покои, где потом я очнулся и, беспрепятственно выйдя из дворца, обнаружил рассвет нового дня.
Было очень безлюдно и тихо вокруг Демарата, которому полагалось дожидаться меня у самых дворцовых ворот по закону до смерти надоевшей мне космогонии.
— Ты не рад мне, — сразу засмеялся он, трезвый как никогда.
— Деваться некуда, — вздохнул я. — Устал. Страшно устал.
— Молчи, — отмахнулся он. — Мне твои прорицания ни к чему. Зайдем к нашим? Они тоже не спят.
— Пить не стану, — сурово предупредил я.
— Знаю… — снова искренне рассмеялся Демарат. — После кубка крови вино не лезет… в крови оно сворачивается, как молоко… Мы просто посидим в тишине. Наступает последний час тишины.
— Разве? — удивился я.
«Все уже всё знают раньше прорицателя…»
— Ведь ты указал направление, в котором дуть ветрам и подниматься буре, — подтвердил мои подозрения Демарат. — Раз есть направление, значит должна быть и буря.
В полдень при ясной, удивительно прозрачной погоде с нежными пёрышками на небесах, тронуло коней за гривы и хвосты и потянуло… Струйками затрепетали разноцветные шаманские змеи на высоких древках, потом на шатрах стали заметно загибаться султаны.
Демарат с достоинством стратега слюнил палец и крутил им, уперев концом в небо:
— Гон на Тулузу!
Потом и сам он поворачивался к ветру лицом, и голубые волны его плаща катились в ту же сторону — на Тулузу!
А в сумерки начало мутнеть, крутило прах земной и задувало всё круче, с подвывом, хлопая крыльями шатров и срывая во мглу шелковых шаманских змеек.
Жеребцы задирали морды, храпели, скалились по-крокодильи, взбивали пыль копытами. И уносило пыль прочь — на Тулузу!
Закат густел, кроваво спекаясь, и стратег Демарат терял утреннее расположение духа. Всё предвещало…
— То, что будет, будет уже не сражением! — докричался до меня с пяти шагов Демарат, стратег. — Хаос! Приход власти Хаоса!
Я увидел, что губы его пересохли и в трещинах.
— Чего же ты ожидал от него?! — прокричал я Демарату уже в самое ухо и указал на то единственное, что на Земле еще мощно противостояло ветру.
Демарат бросил взгляд в сторону дворца и стоически скривил растрескавшиеся губы.
— Я не ожидал ничего! Никогда! — отвечал он мне сквозь вой и свист всех демонов. — Кто я здесь? И кто ты? Кто мы?
— Мудро, но невразумительно, — рассвирепел я, по погоде. — Мы здесь не при чем, и это нас беспричинно с ног сдувает…
Злобную усмешку стратега вмиг сорвало и унесло во мглу. Потом грустная дружеская улыбка — та удержалась на несколько мгновений дольше.
— Никеец… — ласково и беззвучно назвал он меня, и я угадал слово лишь по движению губ и сверкнувшей искорке недоверия. — Простак от христиан, сходящие во ад приветствуют тебя! — сказал он в полный голос. — Помолись за них немножко.
Всю ночь тьма неистово громыхала. Любой огонь запретили под страхом усекновения рук по плечи, и всякий, как мог, спасался в клокочущем небытие до рассвета.
Мне было позволено дождаться утра в своём кругу, среди кромешных философов и поэтов, и мы провалялись на тюфяках, трезвые через одного, плечом к плечу, а кое-кто из весёлых содомлян и совсем вплотную, шатёр вертелся над нами вроде скрученных в Судный День небес.
Утро проявилось из Хаоса очень неторопливо, натужно, бесцветной мутью скверного фотографического снимка. В гуннском стане бешеный гон ветров стих.
Я первым вылез наружу из философского чада — и остолбенел. Сдуло дворец! Начисто. Вместе с тыном и титаническими вратами. Вокруг обширнейшего голого плаца незыблемо стояли конусы шатров, повозки, жеребята. Улица «дворянских» особняков тоже осталась на своём месте.
Помню отчетливую мысль: «Царя тоже нет! Был и не стало. Да здравствует анархия!»
И пока я стоял в оцепенении, смутно сочиняя глупые шутки вместо научного объяснения чуда — пока я так стоял, уже намереваясь умыться для прояснения разума, при полной неподвижности воздуха началось движение праха земного.
Глухой, мерный скрип поднялся со всех сторон света, покатились по земле мириады колёс, а на колёсах поплыли над землёй потоки кибиток, тронулась, густо задышав, всякая четвероногая тварь, посверкивая, потекли потоком острия и лезвия, и в том течении рассекающего плоть железа, в волнах волчьего меха, лисьих и куньих хвостов поплыло, колеблясь и рябя в глазах, гуннское золото.
С муравьиной быстротой были растащены и уложены в обоз деревянные резные дома знати. Но чудо исчезновения царского дворца не померкло в моём воображении. Как ни искал потом в походе, как ни допытывался я в орде и у её вождей, все только цепенели в ответ и начинали качать, как болванчики, головами. Дворец спрятали до срока в преисподнюю, не иначе.
