- Поэтому боги вымерли?
- Да. Ненасытные и неблагодарные твари. Люди думали, что отведав этих плодов, получат то, что им природой не дано: бессмертие и ум. Но не в плодах таились блага человека, а в их уничтожении. Погубив потомство бога, человек не смог восполнить утрату. Бог выгнал убийц из стеклянно горы под смертоносные кислотные дожди.
- Печальная история. Вот почему боги ненавидят людей.
- Отобрать теплое местечко в раю - слишком ничтожное наказание для убийц. Люди не погибли, выжили, дали потомство и расселились по всей земле. Настоящая кара заключена не в изгнании.
- А в чем?
За стеной кто-то пронзительно закричал.
- Кто-то убит, жрец?
- Крик страха и боли не всегда признак гибели. Это не значит, что кто-то кого-то убил. Рождение - точка отсчета, после которой мучительно открывается мир страданий. Но люди почему-то называют страдание наслаждением. Бог наказал человечество, но хитрые твари наказание обратили в радость. Скажи, дитя, любовь - счастье или страдание для человека?
- Разумеется, Любовь - дар, доступный не каждому, как новый мир, или прыжок в будущее. Страдание и есть отсутствие любви.
- Ты права, но никогда не узнаешь, что человек привязан к жизни лишь потому, что познал безмерное отчаяние за ее пределами.
-36-
У выхода из алтаря мне загородил дорогу Саблезуб. Он только что нажевался коки вперемешку с маккао и еще какой-то едкой дряни, которая крошками приклеилась к губам. Стальные глаза дико мерцали сквозь затуманенный рассудок. Он схватил меня на руки и, перекинув через плечо, куда-то потащил
- Не дергайся, принцесса, - ухмылялся он, не слушая протестующих воплей.- Не дергайся, говорю!
Наконец он отпустил меня.
Я оглянулась по сторонам. Со стен скалили зубы разноцветные драконовые маски, украшенные коронами и рогами. Чучела диковинных птиц топорщили перья. Стройные ряды трофейных топоров, укрытые толстым слоем пыли, замерли в замахе.
- Тебе здесь понравится, - сказал Саблезуб.
- Здесь?
- Посмотри сюда. Не узнаешь своего крокодила? Того самого.
В широко раскрытую пасть чудовищной величины каймана был вставлен светильник из трех смоляных факелов, и тень сверкающих клыков бесшумно плясала над просторным ложем в центре зала. Я подошла ближе. Заглянула в вытаращенные глаза, сделанные из отшлифованного малахита. Высохшее рыло крокодила занимало всю центральную часть стены. Такого чудовища больше нигде не встретить. Но... Похоже, это был другой крокодил. Не тот, что вывез нас с матерью из подземного лабиринта. Да, над правым газом у моего монстра должно быть черное пятно.
- Этим монстром пугали детей даже в наших краях. Я, Саблезуб, убил его.
- Ты напрасно хвалишься легкой победой. Большие крокодилы неповоротливы и ленивы. Любая женщина справилась бы с таким.
- Монстр одним хвостом разметал половину отряда. Никакие веревки не могли удержать бешеное тело. Мои люди всадили в него тысячи горящих стрел. Он даже глазом не моргнул. И лишь когда я взобрался на его рыло и пронзил копьем оба глаза...
- Ты врешь, Саблезубый Кролик. Мой крокодил тебе даже не снился.
- Тогда я тебе расскажу о другом крокодиле.
Он сжал меня в объятиях. Я вывернулась из его рук и оттолкнула от себя. Он сделал шаг назад, с любопытством разглядывая мою фигуру с ног до головы:
-. Ты дразнишь меня, принцесса? Как ягуара? Или каймана? А может ты хочешь раззадорить Маллингуари?
- Я не рабыня. Поэтому не смей ко мне прикасаться.
- Я тоже не раб. Я сын Длинноголового. Мне в этом храме все дозволено.
- Не все.
- Знаю, поэтому не завалил тебя в первый день. Но кто не любит злых непокорных девчонок? - он с размаха швырнул меня в груду перьев, надранных из краснохвостых лори. Я утонула в алом зареве. Пока выплевывала пушинки из горла, ко мне подплыло грузное тело похитителя.
Салезуб швырнул в мое лицо пригоршню пуха и расхохотался.
- Тебе нравится! Не правда ли, моя постель шикарна?
- О, да, постель из груды замаранных перьев достойна хозяина.
Он схватил за ступню и рванул под себя. Но моя пятка мастерски припечатала его нос к раскрашенной щеке.
Хвастун не ожидал отпора. Боги, подсматривающие за нами, посмеялись над наглецом.
- Подлая рабыня! Грубишь хозяину? За эту дерзость я накажу тебя. Будешь анус лизать и молить о пощаде. Будешь ползать в ногах до тех пор, пока чашечки коленей не отвалятся и не украсят мой набедренный пояс. Ты проклянешь свой гнусный язык и собственными руками вырвешь его, а потом вырвешь свои синие глаза и подашь в нефритовой чаше мне, господину.
Он вытащил из-за пояса каменный нож. На острие заиграл солнечный луч из окна. Я зажмурилась от яркого света. Саблезуб провел языком по лезвию.
- Посмотри. Сам заточил. Лезвие, как жало осы. Возьми
- Не нужен твой подарок.
- Это не подарок. Хочу полюбоваться, как этим ножом ты отрежешь и положишь на тарелку сначала свои неласковые губы. А потом...
- По-твоему, воин, терзающий женщин, герой? Отвали от меня, скунс.
- Я не шучу. Ты знаешь, насколько я несговорчив с врагом, а тем более с ночными воровками, - он вскочил и занес над моей головой топор.
- Глупец, ты выглядишь, как мальчик, играющий в куклы. Так-то ценишь волю отца и его честь? Не ради любовных утех я здесь. Длинноголовый готовит меня к важной миссии.
- Когда ты, наконец, что отец - всего лишь немощный старец, который не способен даже себя защитить?
Он снова попытался завладеть моими ногами, но получил отменный удар в челюсть. Голова резко откинулась назад, горло хрустнуло, но позвоночник не сломался, глупая голова с окосевшими глазами чудом удержалась на плечах.
Кто не знает, на что способен рассвирепевший воин?
Саблезуб присел, зарычал, подражая повадкам дикой кошки.
Но нет, не храбрый ягуар, увы, а мокрый мартовский кролик приготовился к смешному броску. Я прочитала в суженых зрачках не страсть, а обиду. Ту самую, над которой посмеялся бы даже ребенок.
Но... Я тоже умела драться, и дикая кровь охотников Солнечной долины уже вспенила мозг:
- Война, так война! - я зарычала, злобно, гневно, призывая богиню Смерти на мою сторону.
В подлунном мире не может быть прощения подлому охотнику. Особенно после недостойной охоты. Пусть смертный поединок решит нашу участь. Я зарычала. Как зарычала бы сама смерть.
Саблезуб отразил этот рык своим боевым гортанным кличем, и взмах его топора со свистом разрезал воздух.
Моя ладонь сжала рукоятку топорика, подаренного Верховным жрецом. Древко было невесомо, как лапка орлана, а лезвие заточено горным хрусталем так искусно, что острие можно было сравнить с невидимым жалом. С таким оружием не страшен любой враг.
