Замахал руками. - Нет! Отнюдь! Я ни в коем случае не говорю, пусть уж лучше тогда они умрут в восемьдесят. Тебе решать. Может, и такая жизнь лучше, нежели полное, абсолютное небытие. Может быть, может быть... Но можно также и посоветоваться с самими родителями.
- А желание, конечно же, отменить уже будет нельзя?
- Ну должны же и у нас быть хоть какие-то развлечения, - Евгеньич взял нож, принялся намазывать масло на последний оставшийся в вазочке сухарик, - так сказать, свои маленькие, ведомственные радости.
- Так вот, о вашем 'ведомстве' ... ведь все задумано не только смеха ради? В чем здесь ваша корысть? - Глебу казалось, что он говорит твердо и мужественно.
- Не скрою, нам нужна твоя душа, - Евгеньич откусил от сухарика, - но здесь мы, в общем, бескорыстны. Больше из принципа.
- Что, она совсем уж ничего не стоит?
- Заметь, не я это сказал. Но ты в бессмертие души не веришь. Не веришь, так? И значит... - эффектная пауза.
- А можно без эффектов и без пауз?
- Я только с целью выпить чаю, пусть он давно уже остыл, - Евгеньич подносит чашку к губам. Отпив, изобразив, что восхищен вкусом, ароматом чая, возвращает чашку на блюдечко. Продолжая мысль. - И это значит, ты сейчас заключаешь со мной вполне мошенническую сделку. Ты, как говорят в вашем замечательном мире, разводишь меня, потому как знаешь - тебе вообще не придется платить.
- Потрясающе, - демонстративно хлопает в ладоши Глеб. - Улетно. Убойно. Феерично.
- К вашим услугам, - тонко улыбнулся Евгеньич.
- Обычно бывает... то есть дается три желания, - пытается Глеб.
- Нам надо отходить от стереотипов, - перебивает его Евгеньич. - Лимита нет. Но... есть, опять же, маленькое 'но'.
- Если сейчас ты опять сделаешь паузу, честное слово, я брошу в тебя... - Глеб смотрит по сторонам, прикидывая, чем он мог бы запустить в собеседника.
- Чернильницей? - услужливо подсказывает Евгеньич.
- Не обольщайся. - Добавил, почему-то даже добродушно. - Плагиатор. - Глебу не понравилось это свое добродушие.
- Так вот, продолжим, если, конечно, тебе интересно, Глеб, - не удержался, съязвил Евгеньич. - Желания станут исполняться как миленькие, ты даже вскорости устанешь желать, но каждое из них вполне может оказаться последним.
- Так как же я тогда, - Глеб ищет слово, - пойму. Ну да, как я пойму, какое из них станет последним?
- А я и сам не понимаю. С каждым человечком сие случается по-новому. Да, каждый раз по-новому. То есть законов, правил, логики здесь нет. Здесь полная непредсказуемость, увы.
- Значит, здесь кое-что зависеть будет уже от меня?
- Я продолжаю наблюдения, обобщаю опыт и льщу себя надеждой, что когда-нибудь дойду до сути. А ты не торопился б здесь увидеть основание своей свободы, - Евгеньич состроил вполне мефистофелевскую (демонстративно мефистофельскую) физиономию.
- А наказание?
- Здесь тоже правил нет, и в каждом отдельном случае все определяется как будто заново и по наитию, экспромтом.
Глеб кричит:
- Не может быть без наказания!
- Ну, если ты настаиваешь.
Глеб, пытаясь свести к шутке, кричит теперь уже шутовски:
- Не-е-е-т!
- Ну вот и договорились. Будем надеяться, что столь милое твоему сердцу 'наказание', столь нужная для тебя, моралиста, 'кара' будет уже в самом осуществлении той или иной твоей мечты.
- Но это как-то уж слишком книжно, что ли.
- Ах, мы, оказывается, вдруг решили, что жизнь объемней, полнокровнее, сложнее книжек?!
- Стоп! Стоп! Стоп! Ты заговариваешь зубы, - Глеб хотел, но не сумел добавить слово 'бес'. - В твоем уклончивом 'наказании в самом осуществлении желания' может крыться... да что угодно! Я заплачу, к примеру, потерей счастья или временем жизни.
- Ха- ха! Чтоб счастье потерять, его неплохо, для начала, хоть сколько-то иметь. А время, как ты изволил выразиться, жизни... живи себе, кто против? Пока что у тебя, мой юный друг, как та шагреневая кожа, сжимается твоя зарплата. Но у тебя богатое воображение, и это хорошо. Потому что, как осуществишь свои заветные мечты, придется придумывать новые. Но помни о некоей грани, не выходи за грань. - Упреждая вопрос Глеба: - Не тобой прочерчена, не от тебя зависит - не обольщайся. И не твоего ума...
В этом кривлянии Евгеньича было и сколько-то самоиронии, но Глебу сейчас не до полутонов.
- Но я...- пытается Глеб.
- Пойми, - перебивает его Евгеньич, - я просто изучаю. Экспериментирую по мере скромных сил. Я естествоиспытатель здесь.
- А я навроде кролика?
- Метафизического кролика, - уточнил Евгеньич. - В общем, ты должен быть польщен.
- А как же ад? - Глеб пытался сказать развязно.
- Но это все ж таки метафора, - поморщился Евгеньич. - В известной мере, да. Но твой привычный, неизменный персональный ад - он затхлый, скучный и очень унизительный. Ад должен как-то возвышать тебя, предавать тебе своего рода сложность и делать высоким твое страдание...
Глебу нехорошо. Собеседник цитирует его давнишний черновик, который он вообще никому никогда не показывал.
- Ты бросил мысль на полуслове, - продолжает Евгеньич, - испугался. - Вдруг резко: - Твой шанс вот на такой искомый недостижимый ад. Так будь достоин. - Глянув на часы, сказал нарочито жеманно: - Однако, мне пора.
Глеб поднялся было, чтоб проводить до двери, но Евгеньич и не подумал встать со стула. У него просто изменилось что-то, не в лице даже, в глазах, и он начал:
- Вискарики всякие, оно и ничего конечно, для разнообразия, но я только водочку признаю.
И в таком духе говорил он довольно долго, Глеб маялся, но Евгеньич, в отличие от воспользовавшегося его оболочкой Собеседника Глеба, на часы и не думал смотреть.
2.
Утром следующего дня Глеб отправился в свою гимназию. Общий сбор педагогического коллектива перед летними отпусками. Ему всегда нравилось это мероприятие: мысль о том, что он не увидит в ближайшие два месяца своих обожаемых коллег, так грела душу, он будто составил какой-то заговор (пусть здесь всего лишь один заговорщик!) против них. Он лишает их общения с ним, Глебом. Пусть и жестоко, конечно, но это так.
Ночью же... он сумел заснуть, только наглотавшись таблеток. Поверил ли он? Сам не понял. Но сейчас - солнышко, шелест ветра в листве, улица, люди, ток повседневности, жизнь - и верится как-то не
