Люди стали забывать про них. Потом, одним прекрасным летним днем, мы с женихом совершили долгую прогулку. У него была машина, в Словакии это редкость. Мы заехали далеко. Очень далеко. – Она смотрела куда-то в пространство. – Устроили пикник на склоне горы. Помню, как из леса поблизости от нас вышли олени и стали пить из ручья. Мы наблюдали за ними. Затем устроили пеший поход. Шли по полям и лугам, любовались на горы где-то вдалеке.
Выходит, у нее был жених, подумал Дэвид. Что с ним случилось?
– Мы перевалили через высокий холм. С другой стороны от него проходила железнодорожная линия, она вела через горы в Польшу. Мы и не догадывались, что забрались так далеко. – Речь ее стала более медленной. – И там стоял поезд, посреди этого пустынного места. Наверное, где-то на путях произошла поломка. Огромный товарный поезд, вереница вагонов, стоял под солнцем. Мы ничего бы не подумали, если бы не звуки. – Наталия слегка тряхнула головой и закрыла глаза. – Во всех вагонах были крохотные вентиляционные окошки, закрытые колючей проволокой. Мы слышали, как нас окликают на идиш. Ни Густав, ни я не понимали слов, поэтому мы подошли поближе и уловили тот ужасный запах – не знаю, сколько времени ехали эти люди, но, видимо, очень долго, причем на жаре.
– Сколько их было в поезде?
– Не знаю. Сотни. Одна женщина все звала и звала нас, прося воды. Потом появились два человека в черных мундирах Глинковой гвардии, с винтовками. Вышли из-за хвоста поезда – надо думать, патрулировали с другой стороны, – замахали и закричали, приказывая убираться прочь. Мы ушли. Я боялась, что нам пошлют пулю в спину из-за того, что мы видели. Но они, вероятно, не стали причинять нам вреда из-за мундира Густава.
– Он был солдатом?
– Да, – ответила она с тихим вызовом в голосе. – Он был немцем.
Дэвид изумленно посмотрел на нее.
– Он служил в германской военной разведке, в абвере, – сказала она, неожиданно начав оправдываться. – Густав понятия не имел, что происходит, он был в невысоком чине, и увиденное потрясло его. Мы оба понимали, что если людей везут в таких условия, то многие не доедут до места назначения. – Наталия повернулась и в упор посмотрела на Дэвида. – Англичане, как и французы, очень гордятся тем, что защищают своих евреев и депортируют только иностранных. Но вот что происходит с теми, кого они депортировали.
– Господи, это ужасно.
– Знаю. – Она криво улыбнулась. – Я мало с кем делилась этой историей.
– Ее должно быть очень трудно рассказывать.
– Верно.
– Что сталось с вашим женихом?
– Я вышла за него замуж. А теперь он мертв. – Тон ее переменился, ей явно хотелось завершить беседу. Отвернувшись, она бросила окурок на асфальт и затоптала его. – А теперь пора ехать дальше. Сосредоточьтесь на своем друге Фрэнке.
Фрэнк сидел в облюбованном им кресле и смотрел на улицу. Тем утром стоял легкий туман. День был воскресный, часть пациентов отправилась на службу в церковь, поэтому в отделении царила тишина.
Сегодня приедет Дэвид. После вчерашнего телефонного звонка Фрэнк сильно разволновался, задумавшись о том, как он сюда попал и что знает. Он боялся, что может выболтать секрет. Сидя в кресле, Фрэнк замечал, что возвращается мыслями в школу. Возможно, причиной была полученная недавно доза ларгактила, но он вдруг обнаружил, что думает о ней как-то отстраненно, словно все это происходило с кем-то другим.
На второй и третий год жизнь в Стрэнгмене превратилась в странную рутину. Фрэнка по большей части сторонились, хотя мальчишки еще кричали ему вдогонку в коридорах: «Мартышка», «Покажи лыбу, шимпанзе» и прочие обидные слова, включая прозвища «Дебил», «Отросток» и, по временам, «Английская сука». В школе учились и другие мальчики из Англии, но происхождение стало еще одной палкой для избиения Фрэнка – метафорической, поскольку в школе твердо верили, что если палками и камнями можно переломать кости, то от прозвищ вреда не будет. Случалось, что в клоповнике с кровати Фрэнка крали простыню или мочились в стакан с водой на его тумбочке, но у него оставались книги, и большую часть времени Фрэнк жил, или существовал, в своем вымышленном мире. И все-таки сознание того, что другие ребята и большинство учителей питают к нему презрение, порождало в нем глубокую, гложущую сердце тоску.
В начале четвертого года обучения, когда ему исполнилось четырнадцать, вновь произошел поворот к худшему. Эдгар только что уехал в университет, а ребята из класса стали другими. Менялись не только их тела, увеличивавшиеся в размерах и покрывавшиеся волосами, – это происходило и с самим Фрэнком. Изменилось поведение: одни сделались отстраненными, другие же кипели от бурной энергии. Фрэнк слышал их разговоры в классе до прихода учителя: о девочках и сексе, о том, как вставлять член в женщину. У Фрэнка были свои сексуальные фантазии, но совсем другие, чрезвычайно романтические и не будоражившие плоть. На каникулах в Эшере он часто ходил в кино – один. Шел 1931 год, звуковые фильмы становились привычным делом. Романтические сцены, которые Фрэнк наблюдал в кино, как правило чистые и скромные, волновали его: для него они стали своего рода окном в мир счастья.
Ламсден, так докучавший Фрэнку на первом курсе, вернулся в его жизнь. Он сделался высоченным, под шесть футов, а его жир превратился в тренированные мускулы. Шумный, нахальный, он, как всегда, стоял во главе шайки дружков. Однажды Фрэнк проходил мимо по коридору; Ламсден наклонился и, не сказав ни слова, сильно ударил его в живот, как в тот далекий день, когда Фрэнк наскочил на него. Фрэнк согнулся пополам, отчаянно задыхаясь, а Ламсден с приятелями расхохотались и пошли дальше.
После этого случая Ламсден не давал ему покоя. Подойдя к Фрэнку, он с друзьями приседал и размахивал руками на обезьяний манер. Однажды Ламсден встал на пути у Фрэнка в коридоре и спросил, почему он – долбаный бесполезный шимпанзе с идиотской улыбкой, почему он, черт возьми, не может постоять за себя? Он ждал ответа и не собирался удовлетворяться обычным молчанием жертвы. Фрэнк посмотрел в глаза обидчика за стеклами очков: большие, ярко-синие, они словно сверкали и горели от злости.
– Пожалуйста, – взмолился Фрэнк. – Я ничего такого не делал!
В его голосе прорезался истошный вопль обиды.
– Какого хрена нам тебя отпускать? – Здоровяк нахмурился в непритворном гневе. – Ты безмозглый лыбящийся идиот, позор школы, расхаживаешь тут повсюду, как глупая обезьяна. Что, не так?
– Нет! Просто отстаньте от меня. – Потом, выйдя из себя, Фрэнк выкрикнул: – Ты злой!
Ламсден
