Но Лаки Люк вошел в Сплетение. Добровольно, с радостью, он неразделимо совьет судьбы двух душ, которые были и будут ему ближе всего на свете. Поэтому Лаки Люк вошел в Сплетение. Сплетение любви.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
ЧУДО-РЫБА ИЗ РЕКИ ВОСПОМИНАНИЙ
________________________________________________________________________
Название «Крупная рыба» наводит на мысль об акулах-мутантах или нью-йоркской мафии. Но в новом фильме Тима Бартона нет ни того, ни другого.
Экранизировать роман Дэниела Уоллеса собирался Спилберг. Что более чем понятно: сочетание сентиментальности с философией, тема «взрослого как ребенка», эффект проникновения сказки в провинциальный быт — это его излюбленная стихия. Но, без преувеличения, на этом же помешан и Бартон. Так что после отказа Спилберга его претензии на «Крупную рыбу» сочли самыми основательными.
Следуя за Уоллесом, Бартон перенес на экран два мира. Первый — фотографически реальный (пусть и в голливудском понимании этого слова) мир сегодняшней Америки, где на глазах своего сына и жены умирает от рака пожилой коммивояжер Эдвард Блум (его играет звезда британского кино 60-х Альберт Финни). Второй — условный и многослойный, замысловато сочетающий в себе ирреальность фэнтези, эксцентрику комического телешоу и историческую фактурность ретродрамы. Мир этот не что иное, как воспоминания Блума о его детстве и молодости, пересказанные не один десяток раз истории и байки: о безудержном росте его детского организма, о встречах с ведьмой и великаном, о зачарованном городке Спектре, о работе в цирке и о парашютном десанте в Корее… И — самое главное — о гигантской рыбе, которую он пытался поймать на наживку из обручального кольца.
В какой-то момент эти рассказы так приелись, что Блум-младший (Билли Крадап) даже разозлился на отца и три года не виделся с ним. Но, обнаружив его на пороге смерти, понял, что истории отца — не надоедливая склеротическая болтовня, а что-то вроде продления нашей жизни в каком-то особом измерении, возможность мгновенно телепортировать себя в «Зазеркалье», где ты живешь в согласии с миром и не испытываешь разочарований, где вечно молод и ты сам (а в этой ипостаси Эдда Блума сыграл Эван Макгрегор), и твоя возлюбленная (Элисон Ломан, имеющая удивительное сходство с Джессикой Лэнг, играющей ту же героиню в зрелых летах).
Столица бартоновского «Зазеркалья» — это, конечно, Спектр, городок-мираж, где трава так шелковиста, что жители ходят босиком, «где все вкуснее, и даже вода — сладкая». Своими опрятными особнячками и чистотой нравов Спектр напоминает Плезантвилль из одноименного фильма Гэри Росса. Но есть одно кардинальное отличие: не в пример Россу, Бартон относится к своему чудо-городку без сарказма и издевки. Даже допуская мягкую иронию, режиссер не перестает утверждать, что на экране — светлая обитель его ностальгии, проекция воспоминаний детства и воображения художника.
Признаться, нечто подобное мы уже видели в «Эдварде Руки-Ножницы». Вспомните пастельных цветов домики, идеально подстриженные газоны и фланирующих по улице красавиц в опереточных нарядах… Чуть-чуть — и мы ступим на территорию кича, глянцевых «кинокартинок» с поющей Дорис Дэй. Но Бартон до кича никогда не опускался. Когда юный Эд Блум высаживает под окном своей будущей жены целую лужайку канареечно-желтых нарциссов или (бывает же такое!) изображает инверсионным следом самолета на голубом небе пронзенное стрелой сердце, это забавно, это дань постмодернистской пародии, но не кич.
Другой типично бартоновский ход — это нестрашные страшилища. Великан (поначалу заросший волосами монстр, впоследствии застенчивый гигант, некто вроде контуженного баскетболиста), одноглазая болотная ведьма (Хелена Бонэм-Картер), владелец цирка — он же оборотень (Дэнни Де Вито) могут встать в затылок за Битлджюсом, Эдвардом Руки-Ножницы и Белой Лугоши из «Эда Вуда». В воспоминаниях Блума-старшего нет злых героев — ни реальных (разве что бывший одноклассник, посягающий на руку и сердце Сандры), ни фантастических. Одноглазая ведьма мудра и добродетельна. Оборотень в обличье черного волка бегает за палкой, как фокстерьер, а приняв свой человеческий вид чешет босой ногой за ухом. Даже мерзкие прыгающие пауки из лесной чащобы кусают не больнее комаров. Ограбление банка, в котором по чистой случайности принимает участие Блум, выглядит попросту смешным и кончается конфузом: в огромном сейфе лежит только забытый кем-то портфель с несколькими мелкими купюрами.
В великанах, ведьмах и оборотнях Бартона есть немало схожего с героями гротесков раннего Терри Гиллиама, но нет тех низких страстей и пороков, по которым и бьет «брандспойт» черного юмора. Если страшилища у Бартона не злобны, то уроды — просто прекрасны. Сиамские близнецы, две китайские певицы кабаре на одной паре ног, вполне вписались бы в труппу цирка уродов из классического хоррора Тода Браунинга 1932 г. («Уроды»), однако в фильме Бартона они вызывают улыбку и симпатию.
За виртуальный мир, в котором нет зла, насилия и навязчивых кошмаров, режиссер едва заслуживает упрека. Но, возможно, его упрекнут в другом. Обставляя мир воспоминаний Эда Блума, Бартон почти не придавал значения каким-то знаковым событиям и фигурам, символизирующим эпоху. Единственное яркое исключение — это эпизод с войной в Корее, когда прыгнувший с парашютом Блум приземляется за сценой полевого армейского клуба, где идет концерт для китайских солдат. Эта прекрасная вставка могла бы украсить олтменовский «M.A.S.H.» или «Форрест Гамп» Земекиса. Кстати, Земекис, показывая прошлое через призму ностальгических воспоминаний, тоже трактует его как некую фантастическую реальность (это не только «Гамп», но и «Назад в будущее»), но для него куда больший интерес представляют реальные приметы эпохи (одежда, автомобили, музыка, газетные заголовки, физиономии президентов), которые он с удовольствием обыгрывает в ироническом контексте.
Для воспоминаний Блума-Бартона ни Чак Берри, ни Никсон, ни Армстронг на Луне ровным счетом ничего не значат. В лучшем случае за кадром звучит несколько характерных для эпохи мелодий, да сам главный герой отпускает длинные волосы и густые бакенбарды (надо понимать, живет в начале 70-х). Но в целом мир прошлого — это условное художественное пространство, решенное не в стиле 50-х, 60-х или 70-х, а в стиле Тима Бартона. Главным символом любой эпохи является белый домик с зеленой лужайкой и дощатым забором. Что же касается обыгрывания деталей, то здесь Бартон забавляется традиционной для Голливуда игрой в самоцитаты. Герой Дэнни Де Вито так же, как мэр Хэллоуин-тауна («Ночь перед Рождеством»), носит огромную остроконечную шляпу. Юный Эд Блум представляет на ярмарке научных изобретений машину для приготовления завтрака — точно такую же, какую мы могли видеть в «Большом приключении Пи-Ви». А став коммивояжером, он продает наборы домашних инструментов, укрепленных на металлической «руке» — прямая отсылка к «Эдварду Руки-Ножницы»! Можно не сомневаться, что наблюдательный взгляд уловит и что-то из «Бэтмена», «Сонной лощины» или «Битлджюса»…
