Недобрые предчувствия появились у Масграйва на следующий день после старта Тринадцатой гиперкосмической. На следующий, а не в первый — потому, что корабли дальнего сообщения взлетают поздно вечером. Так рекомендуют психологи: вечером люди, которые почти не знают друг друга, знакомятся, ужинают и расходятся по каютам, а утром чувствуют себя спаянным коллективом.
Как положено, утром все сели за завтрак. Минувшей ночью корабль вышел в гиперпространство. Для всех, кроме Масграйва и Бурцена, это было впервые, и главной темой разговора, естественно, стал красный туман за окном. Анита призналась, что не может понять, где находится. Да, она была хороша, Анита! Молодой геолог-итальянец не сводил с неё глаз, демонстрируя своё безразличие к таким пустякам, как гиперкосмос. Саади, запинаясь и вставляя арабские слова, принялся пересказывать молодёжи популярную брошюрку о гиперкосмосе. При этом одной рукой он рисовал что-то на салфетке, а другой приглаживал шевелюру — жест совершенно излишний: его причёска, как и костюм, была безукоризненна. Бурцен молчал, уставившись в тарелку, что было не менее красноречиво, нежели бы он глядел на Аниту, как Тоцци. Такой крен мужского внимания, наверное, почувствовала Елена, жена командира. Во всяком случае, она с преувеличенным усердием принялась ухаживать за мужем, предлагая ему то одно, то другое блюдо.
— … В так называемом нуль-пространстве за ничтожное время удаётся преодолевать немыслимые расстояния, — глубокомысленно изрекал Саади.
— Гиперкосмос субъективно существует только за световым порогом, когда понятие скорости теряет смысл, а космос — содержание…
Все улыбнулись. И Анита тоже. Она это делала часто. Словно солнечные зайчики разлетались по кают-компании, и каждому мужчине казалось, что Анита улыбается именно ему.
Час спустя команда собралась в бассейне. Купаться не торопились, расселись в шезлонги под кварцевым «солнцем», дружелюбно перебрасываясь фразами, присматриваясь друг к другу.
Все надели купальные костюмы. Один Саади вышел в шёлковом халате, перетянутом поясом с кистями. Масграйв подумал было, что Саади стесняется своей полноты, но позже, когда тот скинул халат, убедился, что контактолог сложен как тяжелоатлет, — грузно, массивно, не без рыхлости, но с впечатляющей мощью. Альберто Тоцци, напротив, был по-юношески строен, гибок и не столь широк в плечах, сколь узок в талии. Он подтащил свой шезлонг к Аните и теперь сидел рядом, будто невзначай касаясь её плечом. Елена Бурцен устроилась в стороне от всех, но при этом внимательно и незаметно поглядывала то на мужа, то на Аниту. Феликс, казалось, дремал, ни на кого не обращая внимания. Точно почувствовав подходящий момент, Бурцен поднялся. И все тоже встали, словно ждали его команды. Эта готовность следовать за старшим, которую вовремя уловил Бурцен, обрадовала Масграйва.
«Грамотно строит дисциплину, — одобрительно подумал он. — С таким руководителем полет будет проходить без нервотрёпки».
В бассейне, позабыв про субординацию, все принялись дурачиться, плескаться. Анита, не обращая внимания на сопровождавшего её повсюду Тоцци, подплыла к командиру.
— Кажется, вы выросли на берегу океана? — заметил Бурцен. Вместо ответа Анита глубоко вдохнула, выдохнула, ещё несколько раз вдохнула и выдохнула, сдвинула плечи, как бы выжимая из лёгких воздух, и вдруг погрузилась в воду. Несколько мгновений — и Анита замерла на дне бассейна. Сквозь зеленоватую воду трудно было разглядеть выражение её лица, но поза — раскинутые руки, вытянутые ноги — свидетельствовала о полной расслабленности её тела.
— Задержка дыхания, — сказал Саади.
— На выдохе, — добавил Тоцци, озабоченно всматриваясь в воду. Бурцен поглядел на хронометр и ничего не сказал. Масграйв на всякий случай тоже засек время: долго она так пролежит? Наверное, долго, иначе не бралась бы.
— Сколько? — не выдержал первым Альберто.
— Две двадцать, — ответил Бурцен.
— Да успокойтесь вы, — возмутилась бортовой врач, — обычная аутогенная тренировка. Пролежит ещё минуту и вынырнет.
— Она не шевелится, — сказал Тоцци, и все снова тревожно посмотрели на дно бассейна.
— Три тридцать пять, — ни к кому не обращаясь, произнёс Бурцен.
— Ерунда, — не удержалась его жена, — Анита знакома с техникой ныряния. Я видела, как она готовилась. Если «замкнёшься» по всем правилам, можно пролежать минут семь. Это так элементарно!
Не дослушав жену, Бурцен нырнул в воду, подхватив Аниту и, с помощью Альберто, вынес её на бортик.
— Вы меня слышите? — Бурцен приподнял девушку, обняв её круглые загорелые плечи, и, словно обожжённая прикосновением, Анита открыла глаза.
— …Сколько? — проговорила она чуть хрипловатым голосом.
— Три минуты сорок.
— Почему так мало? — искренне огорчилась она и тут поняла, что её специально вытащили из воды. — Это вы меня спасали? — спросила она Бурцена.
— Мы все очень напугались, — ответил тот смущённо, продолжая поддерживать её за плечи.
— Право, не стоило. — Анита встала, поправили волосы. — Я умею нырять. Могу пробыть под водой семь с половиной минут. Я ведь выросла на берегу океана. Но всё равно спасибо — меня ещё никогда не спасали…
Она благодарно улыбнулась, и тут произошло то, чего, по мнению Масграйва, не должно было случиться. Взгляды Аниты и Бурцена встретились. Длилось это какое-то мгновение. Масграйв не сомневался, что лишь он один, да и то потому, что находился совсем близко, мог видеть сразу оба лица, заметил эту встречу взглядов.
С той минуты и возникло у Терри Мисграйва предчувствие беды. В этом он не обманулся. Обманулся в другом — всё, что заметил он, заметила и Елена Бурцен…
Ветер, потянувшись к пустыне, прошёлся тёплой ладонью по вихрастым кустарникам, дружелюбно колыхнул травинки, пригладил песочные куличики дюн. Потом он несколько раз прогулялся туда-обратно, с каждым разом становясь всё резче и жёстче, зацепился за самый высокий холм и освирепел. Подхватил пригоршню песка, раскрутил, швырнул на куст, где укрылась птица. Куст сразу же поглотила дюна. Ветер не утихомирился, а принялся взметать песок с новой силой.
Континент закрутился в песчаной буре. От холма к холму метались яростные смерчи, и там, где они приносились, исчезал в песке кустарник, свеженасыпанные дюны взмывали в воздух белёсой пылью, обнажая искорёженные, спёкшиеся стволы деревьев. Спустя некоторое время на стволах, внешне совсем безжизненных, набухали узлы, оттуда проклёвывались свежие побеги. Но ветер иногда возвращался, словно вспомнив о чём-то, подхватывал ожившее дерево и нёс его через весь континент, пока оно не цеплялось за какое-то другое растение или ветру самому не надоедала его игрушка. Самые упорные вихри пробивались через многорядную кустарниковую изгородь к пересохшему озеру, но, растратив все силы на прорыв, умирали, и лишь жалкие щепотки песка попадали на окаменелое дно.
