— Говори, — позволил Родонагрон. Смутное волнение, граничащее со страхом, вновь вернулось к нему, как тогда у Источника.
— На севере границы пустота отступила… — Ветер и раньше сообщал владыке, что над третьим по счету хребтом поднималась стена тумана, и, войдя в нее, он продолжал лететь вперед, а потом вдруг оказывалось, что под ним вновь окраина Варлагора. — За горами теперь ледяная равнина, а за ней начинаются серые воды, и только за ними — Ничто.
— Это все? — Владыке Варлагора вдруг захотелось, чтобы новости на этом кончились.
— Там на склоне одной из вершин — развалины огромного капища. Не меньше, чем твоя Твердыня… Я заглянул в уцелевшее строение… Там, напротив жертвенного камня, стоят три каменных статуи — старик-слепец, юноша с чашей и женщина, красивая и властная… — Каббиборой сжался в снежный комок, подкатился к ногам владыки, а когда стремительным порывом вернулся на место, на полированной плите из серого гранита лежал жезл, на вид точно такой же, как Жезл владыки. — Вот это лежало на жертвенном камне.
В тот момент, когда Каббиборой увидел этот жезл… Нет, он никому никогда и ни за что в этом не признается… Тогда он похолодел настолько, что едва сам не превратился в огромный кристалл вечного льда, странный ледяной восторг буквально сковал его. Перед ним лежал жезл… Нет — Жезл! Вещь, обладание которой дает ни с чем не сравнимое могущество. Он больше не будет ветром, он вернет себе тело, он будет творить все, что вздумается, он будет неуязвим, он будет… Он будет третьим бессмертным, он завладеет своей долей! Но прикосновение к сверкающему металлу ничего не изменило. Этот жезл был подделкой. Он отличался от настоящего, как владыка от своего изваяния…
— И еще, владыка, — как бы невзначай припомнил ветер, — слуга Проклятой, легкокрылый Коллиер, встретился мне у самых стен Твердыни. Когда я пытаюсь проникнуть в Велизор, над Ирольном меня встречают три или четыре ветра и гонят прочь. А им ничто не мешает свободно летать в твоем небе. Я-то здесь один. Он напал на меня и хотел отобрать то, что я нес к твоим стопам…
— Я позову тебя, — сказал владыка, не глядя на умолкшего Каббибороя. Это означало, что ветер пока может быть свободен, но должен быть где-нибудь поблизости.
Все было ясно. С того мгновения, когда находка ветра звякнула об пол, владыка не мог таить от себя память о том, что он старался забыть, и время помогало ему в этом. Их считали богами, в их честь воздвигали капища, им приносили жертвы — Веол-Воитель, Оден-Судия и Ега-Хранительница Тепла… Первые несколько столетий он посвятил тому, чтобы разрушить капища и искоренить в Варлагоре память о древних богах. Но до сих пор Милосердные Слуги изредка находили в горах потаенные молельни с жертвенными чашами.
А то, что сейчас лежало у его ног, наверняка, было фавром, принадлежавшим то ли Одену, то ли Веолу… Это был ключ к Источнику, ключ к возвращению туда, откуда он пришел. А откуда он пришел? Казалось, прочно забытая пора нескончаемых унижений вот-вот вернется, хлынет из Источника, затопит Варлагор, и он, владыка Родонагрон, снова станет смертным среди смертных. Лучше всех хранит тайну тот, кто не знает ее. Лучше не знать… Каббиборой, ветер, глаза и уши… Придется все-таки выщипать ему перья, чтобы не совался, куда не надо.
Он толкнул стену так, что Твердыня затряслась от верхних галерей до фундамента. У него есть тот, кто понимает его с полуслова или вообще без слов. Весь его мир — верность владыке, и это надо использовать… Надо!
Недремлющий примчался стремительно. Кроме самого владыки, он был единственным постоянным обитателем Твердыни, и даже когда он спал, казалось, что его уши слегка подрагивают в напряженном ожидании зова Родонагрона.
— Я решил, что ты достоин моей милости! — торжественно изрек владыка. — Возьми вот этот жезл, он отныне принадлежит тебе. Как только я сочту, что время настало, ты направишься к Источнику, и его воды разверзнутся перед тобой. Ты отправишься туда, где тебя не ждут, но могущество твое там будет равно моему могуществу здесь. Возьмешь с собой мое изваяние, — он протянул вперед ладонь, и на ней в короткой яркой вспышке возникла небольшая статуэтка владыки, — и заставишь всех, кто покорится тебе, поклоняться моему образу. А кто не покорится, тех сожги пламенем своих ладоней, раздави тяжестью своего гнева, ибо твое пламя — это мое пламя, а гнев твой отныне — мой гнев.
«Долгие века в мире идет соперничество между поборниками различных религиозных учений, философских систем и экономических теорий, сторонниками различных типов общественного устройства и форм правления. Когда это соперничество обостряется, доходит до войн и революций, в результате которых, как правило, бывает огромное количество жертв, и ни одна из противоборствующих сторон не достигает поставленной цели. Исторический опыт позволяет нам утверждать, что уровень процветания общества и степень справедливости его устройства не зависит от идеи, положенной в его основу. Если большую часть населения составляют люди, обладающие достаточным культурным багажом, знаниями, трудолюбием, личным мужеством, не имеющие непомерных материальных потребностей — такое государство будет процветать при любом общественно-политическом строе. Политика и экономика — лишь ветви социального древа. Да, именно на ветвях произрастают плоды, но сами-то ветви растут из ствола, а ствол — это, несомненно, культура, прежде всего, духовная культура».
Из Манифеста международного общества «Зеленый мир». Равенни-2963 г.* * *
«Любая мольба достигает слуха Господа Единого и Всемогущего, но не всякая мольба достойна его слуха».
Св. Иво «Книга Откровений» стих 356.
76-я зарубка на Лампе, середина дня
— Твои желания все еще цепляются за прошлое, ты одновременно здесь и еще где-то. Ты пока не можешь поверить в очевидное — здесь этого «где-то» не существует, потому что путь туда отрезан, а единственный ключ — там, за пеленой небытия, в мифическом Храме Троих, легенды о котором помнят лишь Видящие. Но даже нам не известно, были ли они на самом деле — этот храм и этот ключ. Ты не можешь вернуться к себе, как и любой другой из бессмертных, и это не столько твоя беда, сколько проклятие, поразившее всех нас. Рождение дарует человеку жизнь, смерть освобождает мир от тех, чья судьба уже свершилась. Чье-то бессмертие — камень на шее вселенной. — Безымянная говорила тихо и монотонно, и скрип колес, вторивший ее голосу, казался более близким и понятным, чем ее слова, обращенные, казалось, вовсе не к нему, а к синим вершинам, которые уже второй день маячили на горизонте и никак не хотели приближаться.
